13

Преследуя недосягаемый, выхватываемый фарами, островок света впереди, машина неслась вдоль туго натянутой струны шоссе, с ритмичным постукиванием проскакивая гудронированные стыки бетонных плит. Стрелка распространяющего зелёное сияние спидометра разделяла цифры 5 и 0. Нога на акселераторе была неподвижна, как нога статуи.

Он управлял одною рукой, время от времени дёргая руль вправо или влево, чтобы нарушить усыпляющую монотонность пути. Всё это время Эллен сидела в напряжённой позе, отодвинувшись к дверце, сжавшись в комок, потерянно уставившись вниз перед собой, на стянутые носовым платком руки. На краю сиденья лежала его похожая на змею, затянутая в перчатку, правая рука, сжимающая револьвер; ствол уткнулся ей в бедро.

Её рыдания уже прошли; долгие раздирающие горло животные стоны, крики и содрогания почти без всяких слёз.

Он рассказал ей всё, с горечью в голосе, то и дело поглядывая на её лицо, тронутое слабым зелёноватым освещением, не способным разогнать окружающую их тьму. Короткие неловкие заминки перебивали его повествование; так приехавший в отпуск солдат, объясняя своим землякам, добропорядочным лопухам-горожанам, за что получил награды, сначала мнётся, не зная, как описать удар штыком, распарывающий живот врагу, затем смелеет и выпаливает всё разом, потому что они сами спросили его, за что он получил свои награды, – а что, разве не так? – описывает этот удар раздраженно, с плохо скрываемым презрением к этой гражданской, чистенькой публике, никому из которой никогда не приходилось распарывать чужой живот. Так он рассказал Эллен про пилюли и про крышу и почему необходимо было убить Дороти, и почему затем самым логичным шагом для него стал перевод в Колдуэлл и ухаживания за нею, Эллен; во всеоружии знания о её предпочтениях и предрассудках, полученного из разговоров с Дороти; знания о том, как выставить себя перед нею человеком, которого она давно ждала, – шаг не только единственно логичный и правильный, начать ухаживать за девушкой, имея в запасе такую громадную фору, но также и шаг наиболее глубоко удовлетворяющий потребность в иронии и окупающий его невезенье в прошлом (самый противоправно-дерзкий, издевательский и раздувающий его собственную гордость шаг); он рассказал ей всё это раздражённо, с презрением; этой девице, в ужасе затыкающей свой рот руками, все блага жизни доставались на серебряной тарелочке; разве могла она знать, что значит мыкаться на узеньком мостке, раскачивающемся над пропастью неудачи, с риском для жизни пробираться дюйм за дюймом к твёрдой земле успеха, до которой ещё столько миль.

Она слушала всё это под дулом револьвера, болезненно тычущим ей в бедро; впрочем, только вначале болезненно, затем нога онемела, словно уже отмерла, словно револьвер убивал не выстрелом, а излучением, медленно проникающим вглубь тканей в точке прямого физического контакта. Она слушала, а после плакала, потому что настолько ослабела, побитая и шокированная, что ничем другим уже не могла выразить свои чувства. Этот плач был долгим раздирающим горло животным стоном, криком и содроганием почти без слёз.

А потом сидела, потерянно уставившись вниз перед собой, на стянутые носовым платком руки.

– Я же говорил тебе никуда не ехать, – проворчал он сварливо. – Я умолял тебя остаться в Колдуэлле, разве не так? – Он глянул на неё, как если бы ожидая подтверждения. – Но нет. Нет, тебе надо быть девушкой-детективом! Что ж, вот что случается с такими детективами. – Он снова уставился на дорогу. – Если бы ты только знала, через что мне пришлось пройти с этого понедельника. – Он стиснул зубы, вспомнив, как земля ушла у него из под ног в понедельник утром, когда позвонила Эллен: «Дороти не совершала самоубийства! Я еду в Блю-Ривер!», как он помчался на вокзал, едва успел застать там её, отчаянно пытался отговорить от поездки, но она заскочила в тамбур поезда: «Я немедленно тебе напишу! Объясню тебе всю ситуацию!» – и поплыла, заскользила, понеслась прочь, а он остался стоять на перроне, обливаясь от ужаса потом. До сих пор его начинало мутить от одной только мысли обо всем этом.

Эллен что-то едва слышно пробормотала.

– Что?

– Тебя поймают…

После короткой заминки он ответил:

– Знаешь, скольких не поймали? Больше, чем пятьдесят процентов, вот сколько. Может быть, намного больше. – После ещё одной паузы он продолжил: – На чём они меня поймают? Отпечатках? – их нет. Благодаря свидетелям? – тоже никого нет. Поймут мотив? – да о нём они ничего не знают. На меня они даже не подумают. Пушка? Чтобы попасть в Колдуэлл, придётся пересечь Миссисипи; прощай, оружие. По этой машине? – в два или в три утра я поставлю её в паре кварталов от того места, откуда я её угнал; хозяева подумают, что это проделки каких-то взбесившихся старшеклассников. Несовершеннолетних правонарушителей. – Он улыбнулся. – Я уже вытворял такие штучки вчера вечером. Я сидел в кинотеатре на два ряда дальше вас с Пауэллом и прятался за углом в фойе, когда вы поцеловались на прощанье. – Он покосился на неё, чтобы посмотреть её реакцию, но ничего интересного не увидел. Продолжил следить за дорогой, и между тем его собственное лицо снова омрачилось. – Это твоё письмо – я думал, изойду потом, пока оно не пришло! Когда я начал его читать, я сперва подумал, что я в безопасности; ты искала парня, с которым она познакомилась на занятиях по английскому осенью; я повстречал её только в январе и на философии. Но тут я понял, кто же был тем парнем, которого ты искала, – Старина Узорчатые Носки, мой предшественник. Мы вместе ходили на математику, и он видел меня с Дорри. Я подумал, что он может знать, как меня зовут. Я понял, что если только ему удастся тебя убедить, что он не имеет никакого отношения к убийству Дороти – если только он назовёт тебе моё имя…

Внезапно он придавил ногой педаль тормоза, и, завизжав колёсами, машина остановилась. Действуя левой рукой, заведя её за рулевую колонку, он переключил скорости. Затем слегка прибавил газа, и машина начала медленно сдаваться назад. Справа от дороги из темноты выступили очертания дома, низко припавшего к земле позади широкой, пустующей площадки для стоянки автомобилей. Пятясь, машина коснулась светом передних фар большого вертикального щита у самой обочины дороги: «У Лили и Дауна – Супербифштексы». Ниже болталась привязанная к его несущей консоли вывеска поменьше: «Вновь открываемся 15-го апреля».

Он перешёл на первую передачу и, вращая руль вправо, снова дал газу. Пересёк стоянку и подрулил к углу низенького домика, не глуша мотор. Нажал на кольцо гудка на руле, и ночную тишину разорвал рёв сирены. Минуту подождал, затем просигналил ещё раз. Ничего не последовало в ответ. Не поднялось ни одно окно, нигде не зажёгся свет.

– Похоже, никого нет дома, – заметил он, выключая фары.

– Пожалуйста, – взмолилась она, – пожалуйста…

С выключенными фарами он проехал вперёд, повернул налево, выруливая на площадку позади домишки, меньшую из двух охватывающих его своей асфальтовой гладью. Заложил столь крутой вираж, что едва не заскочил в грязь подступающего к асфальту поля, простирающегося до самого горизонта, чтобы встретиться там с угольной чернотой небес. Выполнил на этой малой площадке полный разворот, так что машина смотрела теперь туда, откуда начинала это круговое движение.