– Что ж, – промолвила она, ещё раз его складывая, не поднимая глаз, – а я-то верила всей душой. – Она улыбнулась, как безумная, отцу, подбирающемуся к ней вокруг дивана, чтобы встать беспомощно рядом. – Надо было сразу догадаться, разве не так? – Кровь снова бросилась ей в лицо, вспыхнула багровым румянцем. Взгляд её увлажнившихся глаз блуждал, а пальцы неожиданно принялись комкать, мять бумагу с силою стальных клещей. – Чересчур хорошо, чтобы быть правдой, – она улыбнулась, и слёзы покатились по её щекам, а пальцы уже не комкали, а рвали бумагу. – Поделом, надо было знать… – Она запустила обрывки себе в лицо и разрыдалась.
Кингшип сел рядом с ней, обняв рукой её поникшие плечи.
– Мэрион… Мэрион… радуйся, что ты не узнала об этом позже.
Спина её вздрагивала под его рукой.
– Ты не понимаешь, – всхлипывала она сквозь прижатые к лицу пальцы, – не можешь понять…
Когда слёзы утихли, она продолжала одеревенело сидеть, скомкав в руке носовой платок, что подал ей отец, и глядя на обрывки жёлтой бумаги, разбросанные по ковру.
– Может, мне отвести тебя наверх? – спросил Кингшип.
– Не надо. Пожалуйста, дай мне… просто… просто посидеть здесь.
Он поднялся с дивана и подошёл к Ганту, стоявшему у окна. Какое-то время они молча смотрели на огни на том берегу реки. Наконец Кингшип не выдержал:
– Я ему
Прошла ещё минута. Гант спросил:
– Она ссылалась на ваши «хорошо» и «плохо». Вы были очень строги с дочерьми?
Кингшип задумался на секунду. Потом ответил:
– Не очень.
– А я думаю, очень, судя по тому, как она об этом говорила.
– Она разозлилась, – возразил Кингшип.
Гант всматривался в рекламный щит Пепси-Колы на том берегу.
– В аптеке, пару дней назад, после того, как мы вышли из квартиры Мэрион, вы сказали что-то в том духе, что, может быть, оттолкнули одну из дочерей. Что вы имели в виду?
– Дороти, – ответил Кингшип. – Может быть, если бы я не был…
– Таким строгим? – подсказал Гант.