Я мог бы рассказать про это. Про кассеты, которые нам сдавали на блоках, да и про сами трупы, которые мы находили. Но вопрос был не в этом. Не в том, как справиться, как не сказать. Парень в свои семнадцать сумел это пережить. Он спрашивал меня о том, что делать дальше.
– Так вот, он быстро умер. Повезло. А я… я быстро не смог. – Он замолчал на секунду, заново и остро переживая: – День еще. По крайней мере, после обеда уже было. По сравнению с тем, что там творили, здешние – дети. Ты не знаешь даже, как больно было. Вернее, не больно… слова такого нет. Не знаю я его.
Тут я тоже спорить не стал. Мне такого, слава богу, не выпало.
– Там нельзя было не сказать. Думал, с ума сойду, и то легче будет. Вернее – правильно, лучше! Лучше бы крыша поехала, и какой с меня спрос. На беду свою, выносливым оказался. Так что, знаешь… хорошо, что я не знал ничего. Зачем шли, маршрут какой. Не знал просто. Только вот… не зря это все. Верно? Не зря ведь?
Я сглотнул ком в горле. Парень смотрел на меня требовательно и одновременно как-то беспомощно. Не то он хотел спросить. Совсем не то.
– Не зря. – И, черт побери, я, сидящий напротив, самое главное тому доказательство! Не было бы тебя, рядовой Москвичев, и тебя, сержант Волков, и черт знает скольких еще миллионов… меня бы тоже не было. И всей нашей с вами настоящей действительности, с победой СССР, с полетами в космос, с новостройками, этого бы тоже НЕ БЫЛО. Только бараки и загоны для русского скота. Как здесь.
Но спросить он хотел не о том. Задайся он этим вопросом – мол, а правильно ли я поступаю, а не стоит ли сдать немцам все, что они хотят, лишь бы не трогали, не было бы победы. Никогда в жизни с такими мыслями врага не победить. И Москвичев хотел узнать у меня другое – как жить после того, как на твоих глазах убивают товарища. Как пережить это, куда, в какие глубины памяти засунуть, с чем размешать, какой ярлык навесить этим воспоминаниям.
Интуитивно видя во мне того, кто может ответить на этот вопрос, рядовой был прав. Вернувшись с войны, с трудом вписавшись в режим мирного времени, я сумел не сойти с ума. Остаться нормальным. Чего мне это стоило? Не питая и раньше особой приязни к «черным», придя с войны, я их возненавидел. Стал убежденным проповедником white power.
Я стал фашистом.
Москвичев все еще смотрел на меня. Страстно желая откровения, отгадки, простых и легких слов, которые помогут обрести спокойствие и внутренний комфорт. Я был несравнимо опытнее его, старше. Наверное, умнее.
Но я сражался в войне, в которой не победил. В отличие от него.
Потерпевший поражение, я нашел спасение в мести. В акциях против отребья, оказавшегося на обочине жизни. Я исповедовал те же идеи, с носителями которых, не щадя своей жизни, сражался он.
– Давай… спать, – хрипло попросил я и, пряча взгляд, повернулся на другой бок.
Мне нечего было сказать мальчишке, погибшему в семнадцать лет ради того, чтобы фашизм не победил.
Настроение с самого утра у меня было не очень. Я полночи уснуть не мог, так и эдак прокручивая в голове разговор с Москвичевым. Не удивительно, что побудка застала меня невыспавшимся и злым на весь мир.
Топтаться на месте – что может быть хуже? Лично мне в жизни ничего и никогда не давалось просто так, без усилий. И в высшей степени хреново понимать, что усилия-то ты приложил, постарался, но того, что сделал, безнадежно мало для исправления создавшейся ситуации.
Я не люблю чувствовать себя беспомощным. Не люблю обстоятельств, которые не оставляют выхода. Плыть по течению и ждать, что все само собой образуется, претит моей натуре.
– Иди сюда. – На выходе из барака кто-то цепко ухватил меня за рукав. Будучи в скверном расположении духа, я дернул руку на себя и развернулся к невежде. Парень примерно моего роста и комплекции продемонстрировал открытые ладони: – Спокойно. Есть тема. Надо поговорить, отойдем. – Кивком указав направление, он шагнул в сторону, обходя барак. После секундного промедления я последовал за ним.
И тут же остро пожалел. Зайдя за угол, я увидел парня, а рядом с ним еще двоих знакомых мне заключенных. Обоим под сорок или чуть больше, крепкие, жилистые, со злыми, безжалостно-заискивающими глазами голодных дворовых псов. Знакомый типаж.
– Он с тобой пойдет сегодня. Спустится в шахту. Потрудится, – один из них, не тратя времени на представление, тут же перешел к делу. Судя по всему, в спутники он мне сулил как раз того, кто встретил меня у выхода. – Ты будешь сегодня делать шурфы. Если получится, будете делать вместе. Не выйдет – запомнишь где и отведешь его потом на место. После – свободен. Выполнишь, как я сказал, помогу с лазаретом для твоих немощных. Понял меня?