Небольшой городок, с пока ещё короткой историей, Гавр тщился походить на Париж. Недавно построенный собор Богоматери, Нотр-Дам дю Гавр, хоть и уступал своему парижскому собрату размерами и величием, горделиво возвышался над скромными домиками и кривыми улочками. Здесь море, река, и отвоёванная у болот земля как бы дополняли друг друга, образовав единую систему, такую же, как в Петербурге, скажем. Собственно, слово «гавр» означает «гавань». Мне довелось бывать во многих портовых городах – и когда жила у себя, в своём времени, и тут, в Средневековье. Но Гавр оказался, если можно так выразиться, самым портовым. Прорезанный многочисленными бассейнами (так здесь именуют широкие каналы), он представлял, в сущности, единую большую гавань.

Мы из окна могли видеть верхушки мачт судов, отшвартовавшихся в бассейне Ваубан. На некоторых горделиво реяли разноцветные полотнища флагов, другие торчали голыми флагштоками, как сухие верхушки елей. Свежий морской ветер налетал порывами на дома, громыхал ставнями.

– Море стучится в наш дом, – как-то раз пошутил Роберт. – Напоминает мне, что пора искать место капитана.

– Милый, ты ещё не совсем поправился, – ответила я, стараясь охладить пыл моряка, рвущегося в привычную стихию.

– Ну, Джонни! Если я стану сидеть сиднем, то вообще никогда не поправлюсь. Мне душно на суше, грудь требует просоленного воздуха.

– Открой окно, и дыши, сколько хочешь.

Роберт расхохотался:

– Ах, плутовка! У тебя на всё найдётся ответ.

Он отошёл от окна, сквозь которое смотрел на корабельные мачты, обнял меня, стал тискать:

– Ай, да жёнушка мне досталась – умница, красавица…

Его руки шарили, отыскивая застёжки платья.

– Милый, сейчас не время, – робко пыталась протестовать я.

Куда там! По мере того, как силы стали возвращаться в его тело, Роберт становился всё более необузданным, жадным до любовных ласк. Не скажу, что была против, но… В общем, иногда и мне требовался отдых.

Через час, когда мы поднялись с кровати со смятой, наполовину сползшей на пол простыней, Роберт, надевая сапоги, продолжил начатый разговор:

– Мне очень хорошо с тобой, милая, но если я не стану зарабатывать, нам скоро нечего будет есть. И ты знаешь, что кроме как водить корабли, я ничего не умею.

– Ты хочешь поступить на французский корабль? – спросила я, влезая в платье.

– Необязательно. В моем положении выбирать не приходится.

Однако оказалось, что найти место капитана совсем не просто.

– Чёртовы лягушатники! – бранился Роберт, разочарованный бесплодными поисками. – Сухопутный народ. Ты представляешь, Джонни, у них, похоже, совсем нет нормальных кораблей. Только скорлупки, где каждый сам себе капитан. Ходят за треской, а я в ловле рыбы не смыслю ни черта.

Я утешала, как могла, мол, всё образуется. Положение наше, между тем, было не ахти, и это ещё мягко сказано. Деньги, полученные за ожерелье, скоро закончатся, и что тогда? Я могла бы попробовать заработать, ну, хотя бы, акушеркой, только Роберту может не понравиться. Пресловутый мужской шовинизм: муж – глава семьи, добытчик, кормилец, жена – домохозяйка, её место за пяльцами или у плиты. Об эмансипации женщин заговорят не раньше, чем лет так через триста.