Хорошо известно, что теория С. о «Великой России», с которой он выступил в январе 1908 года1, по авторскому же указанию восходит к доктрине «Великой Британии» (
«Бессмысленная, тянувшаяся десятилетиями распря Англии с Россией изжита, и английское покровительство турецкому султану отошло в область истории… Это поворот в мировой политике, имеющий необозримое всемирно-историческое значение»[331].
В этом контексте С. вступал в резкую полемику с русскими национал-монархическими силами, ориентированными на согласие с Османской и Германской империями, напоминая, что подлинной национальной традицией России в области внешней политики являются «традиции русской политики на Ближнем Востоке», имея в виду Балканы, Проливы и Западную Армению. Даже экономическая логика развития «ближневосточного» (черноморско-балканского) вектора России приводила С. к осознанию неизбежного конфликта с Германией и Австро-Венгрией, единственным спасением от которого он считал
«Наши отношения с Англией и Францией должны были бы… использованы в первую голову в целях экономического укрепления России на Ближнем и Среднем Востоке. (…) Если… мирное укрепление русского могущества в бассейне Чёрного моря и морально-политическое сближение России с западным славянством, если осуществление обеих этих задач означает войну Турции, Австрии и Германии с Россией, то… между органическим укреплением русского могущества и интересами германской политики существует непримиримое противоречие. Я думаю, что интересы Германии и России на Ближнем Востоке антагонистичны. Но… из этого антагонизма только в том случае вытечет военное столкновение, если сильной, могущественной Германии будет противостоять слабая, разъединённая внутри, раздираемая племенными антагонизмами забывшая о своём славянском призвании Россия, изнывающая под полицейским гнётом…»[332]
Британское политическое наследие, как известно, служило образцом цивилизованного развития для русского либерализма XIX — начала XX вв. Экономическая политика и ещё более — экономическое развитие Англии — служили примером для части русской бюрократии, для русских либералов и социалистов. Единственная сверхдержава XIX века, Британская империя была образцом государственного могущества. Историки и критики британского капитализма Маркс и Энгельс видели будущее всего человечества в повторении или сокращении пути Англии. И потому они часто не могли отделить в своей критике Англии своё искреннее ей восхищение. И главным империализмом, главной угрозой миру считали не британский, а в несколько раз более слабый — русский империализм. В борьбе против Российской империи отцы коммунизма не раз переходили отступали от своих принципов классового анализа и выступали проповедниками политической русофобии. Точно так же, говоря о государственных интересах родной им Германии, они и ориентированная на них германская социал-демократия — говорили как настоящие немецкие патриоты.
Примеры политической свободы в Британской колониальной империи и легальной социал-демократии в Германской империи абсолютно доминировали в социал-либеральном освободительном движении в России начала ХХ века. Широкое пространство между банкротством России как великой державой и её революционной катастрофой идейные сторонники Струве склонны были понимать как прямой путь к «Великой России». Его многолетний единомышленник ещё со времён «идеалистического направления» (1902–1905) резюмировал его проговорки так: «между социальной революцией и политической реакцией открывается ещё весьма широкое пространство, где могут действовать ряд партий, глубоко различных и по миросозерцанию, и по программам, но объединённых сознанием, что с подъёмом производительных сил России связана вся наша будущность — будущность не только как участников мирового хозяйства, но и как национально-культурного целого. И это единственный путь к „великой России“»4.
Но для С. — при характерной для него нарастающей
«Для создания Великой России есть только один путь: направить все силы на ту область, которая действительно доступна реальному влиянию русской культуры. Эта область — весь бассейн Чёрного моря, т. е. европейские и азиатские страны, „выходящие“ к Чёрному морю. Здесь для нашего неоспоримого хозяйственного и экономического господства есть настоящий базис: люди, каменный уголь и железо. На этом реальном базисе — и только на нём — …может быть создана экономически мощная Великая Россия. (…) Основой русской внешней политики должно быть, таким образом, экономическое господство России в бассейне Чёрного моря. Из такого господства само собой вытечет политическое и культурное преобладание России на всём так называемом Ближнем Востоке. (…) Мы должны быть господами на Чёрном море… Против Англии мы и там бороться никогда не сможем… реальная политика утверждения русского могущества на Чёрном море неразрывно связана с прочным англо-русским соглашением, которое для нас не менее важно, чем франко-русский союз. Вообще это соглашение и этот союз суть безусловно необходимые
Непосредственно перед «младотурецкой революцией» Струве повышал антиосманские ставки и раскрывал свои карты, прямо приглашая Англию помочь России в разделе Османской империи, особенно на Балканах османского Ближнего Востока, прямо подводя вектор экспансии России в «подбрюшье» Австро-Венгрии и, очевидно, подходя к перспективе её расчленения:
«Русское общественное мнение, без различия направлений, желает, чтобы русская политика на Ближнем Востоке, и в частности на Балканах, продолжала свои славные традиции освобождения христианских народов5. Это не значит, что эта политика должна быть направлена против Германии и немцев. Но это значит, что она не может мириться с неприкосновенностью существующего турецкого режима[335] на Ближнем Востоке. (…) Когда Англия охраняла неприкосновенность турецких порядков, вся Россия — без различия партий — была против Англии. Теперь англичане, я думаю, окончательно сознали фактическую и моральную ошибку, заключавшуюся в их русофобии и туркофильстве»[336].
Но в июле 1908 года в Османской империи свершилась конституционная революция — и этот факт поместил теорию в особый контекст. У С. получилось очистить свой лозунг «Великой России» от своего поспешного, уже в августе 1908 года (в его не переиздававшей им статье «Международное положение и международная реакция»)[337], признания идейной капитуляции «реакционной» России перед конституционной Османской империей в момент прошедшей в ней «младотурецкой революции». Исследователь русского либерализма Ф. А. Гайда обоснованно вычленяет среди политических источников известного сборника «Вехи» (1909) то впечатление, которое произвела на русский политический класс «младотурецкая революция» в Османской империи 1908 года, которая на короткое время восстановила действие конституции:
«…„Вехи“ вовсе не были следствием испуга от революции 1905 г., они, наоборот, стали результатом испуга от её провала. Предпоследняя фраза статьи А. С. Изгоева звучала так: „И, быть может, самый тяжёлый удар русской интеллигенции нанесло не поражение освободительного движения, а победа младотурок, которые смогли организовать национальную революцию и победить почти без пролития крови“. (…) В примечании к этим словам, помещённом уже во втором издании, Изгоев написал: „С тех пор, как были написаны предыдущие строки, младотурки после восьми месяцев бескровной революции перешли во вторую стадию своей политической жизни. На них, как на творческую силу, напали и справа и слева. (…) Конечно, и младотурки могут погибнуть под ударами обманутой тёмной реакционной массы и сепаратистов. Но их гибель — гибель Турции, и история младотурок была и вечно будет примером той нравственной мощи, которую придаёт революции одушевляющая её национально-государственная идея“. Александр Соломонович не мог знать, что через несколько лет именно младотурки доведут Османскую империю до авантюрного вступления в Первую мировую войну, глубочайшей политической катастрофы и окончательного распада»[338].
За своё недолгое историческое малодушие С. сполна идейно отомстил Османской империи и союзным ей Германской империи и Австро-Венгрии. Он объединил османское наследие с австро-венгерским — и своим особым попечением о Балканах, и своим пророчеством — в момент тяжелейшего положения Сербии — об огромной Югославии как результате Первой мировой войны[339]. Но прежде — вот главные положения замолчанной самим С. его идейной капитуляции в статье «Международное положение и международная реакция» (1908):
«Государственный переворот, происшедший в Турции (…) лишь один из эпизодов той новой эры европейской и мировой истории, которая началась крушением старого порядка в России. (…) Осью всей мировой политики в настоящее время являются отношения между Англией и Германией. Что же внёс турецкий переворот в международную ситуацию под знаком англо-германского соперничества? До турецкой конституции России принадлежала в этой ситуации огромная роль (…) несмотря на свою внутреннюю слабость, по самому соотношению международных сил Россия была очень большой величиной. (…) Но теперь эта сила нейтрализована и связана. (…) вместе с турецкой конституцией на Ближнем Востоке произошла полная перемена декораций. (…) не только Россия, как международная сила, нейтрализована и связана Турцией. Последняя готовится в известном смысле занять, да позволено будет мне так выразиться, то „психологическое место“, которое до последнего времени в международной системе принадлежало России»[340].
Показательно, что этот восторг и капитуляцию перед «младотурецкой революции» С. в свой сборник 1911 года не включил. Значит, шансы на расчленение Османской империи при невмешательстве Англии росли лишь после провала младотурок. Здесь мы видим незыблемый каркас доктрины «Великой России», ориентированной на политический союз с Британской империей и широкое присвоение Османского наследия. Но теперь он обращается против России только потому, что С. уверен и в государственном могуществе страны, пережившей либеральную революцию (Турция), и в государственном падении страны, отказавшейся от либеральной революции (Россия).
Но и до младотурок, пока Османская империя была неконституционной, С. требовал предварительной поддержки Англии для целой серии последовательных шагов России против Турции, после неудачной войны с Японией 1904–1905 гг. низко оценивая способность России вести войн у даже против слабого противника, если за ним стояла великая держава (в условиях того времени только Германия или Англия, о чём неоднократно писал С.)6. Поэтому для борьбы России против Турции С. требовал предварительного отторжения Турции от Германии и гарантии Англии для экспансии России против Турции, вернее — военно-политического
В XIX веке русское понятие
При этом понятие «Ближнего Востока» в России начала ХХ века, как минимум, нередко отличалось от современного[341] и фактически включало в себя не только азиатские,
Локальный анализ русской политической прессы показывает, что такое содержание понятия, по крайней мере, непрерывно присутствовало в русской политической периодике8. Одним из тех видных политических деятелей и публицистов, кто использовал понятие «Ближний Восток» в указанном
Это заставляет внимательней и точней отнестись к тому, как именно мыслилась идея экспансии России на тогдашний Ближний Восток, которую выдвинул С., когда он, формулируя признаки государственного могущества, обратил своё внимание на вопросы внешнеполитической стратегии Российской империи. Проследить, как эта доктрина С. эволюционировала в годы Первой мировой войны, когда перед Россией встали вопрос об управлении завоёванными территориями и проблема послевоенного устройства Европы и Азии. Главными источниками для новой сверки — на примере внешнеполитической эволюции С. —