Им было по 25-28 лет. Расцвет жизни. Строка, оборванная на полуслове. У каждого были свои рассветы и звездопады, свои планы и заветные мечты. Можно многое сказать и о немногословном, крепко сбитом шамовским парне Васе Захаренко, о голубоглазом интеллигентном аккуратисте Мите Лопатко, о на редкость доверчивом, простодушном Иване Ермолаевиче из Лобановки, носившем знаменитую фамилию русского художника Рублева...
Конечно же, все мы в классе, хорошо знали друг друга, привычки каждого, черты характера. Но когда ты изо дня в день вместе шагаешь 4 километра туда и 4 обратно и при это оживленно обсуждаешь школьные дела, житейские проблемы - и так продолжается целых три года - это делает уже тебя не только спутником, а близким человеком. Именно так я могу сказать об Артеме Кузоро.
Мы не были с ним друзьями - в чем-то наши убеждения, склонности расходились, но взоимоотношения всегда были ровными, товарищескими. Человек он был не очень общительный, скорее даже замкнутый. Вероятно, тому причиной была перенесенная в раннем детстве травма, последствия которой оставили приметный след на положении шеи. Но когда Артем попадал в доверительную обстановку товарищеского взаимопонимания, от его скованности ничего не оставалось.
В тот теплый майский день мы возвращались со школы вдвоем. Только что прошел небольшой дождь, и в воздухе пахло сыростью. Над недавно вспаханным полем демонстрировал свое незаурядное мастерство вертикального взлета и парения голосисый жаворонок. На какое-то время он зависал на небольшой высоте над пашней, усиленно работал крылышками, и оглашал воздух звонкой дребезжащей трелью:
- Дзинь-ди-и-чии-вик-зинь-зинь!
Нежаркое солнце, освободившись от уходящего в сторону пушистого светло-серого облака, похожего на огромную нахохлившуюся птицу, все ниже склонялось к косогору, по подножью которого проходила старая дорога Чернооково - Брахлов. Шагалось легко - еще один камень с плеч долой, еще один учебный день остался позади.
- И чего он, этот “Максим что ли”, к тебе сегодня прицепился? - вспомнил я, как на уроке математики Самусев чуть не полчаса держал Кузору у доски.
- А я на него не обижаюсь, - сказал Артем. - Свой предмет он как дважды два знает, того же и от нас добивается. Это хорошо. Вот только он это как-то напролом норовит. Нет, я бы на его месте...
- Хотел бы быть на его месте? Скажи честно.
- Нет, не на его. А вот учителем - хочу стать. Нравится, как ты ребятишкам глаза на мир открываешь, даешь им силу, знания.
- Учителем - это на всю жизнь, - поддержал его я.
- Как наша брахловская Людмила Николаевна. Это ж сколько лет она учительствует. И нас с тобою учила в первом классе, и наших батьков. Героическая женщина!
- А Грунта помнишь?
- Это какого? - спросил Артем.
- Ну этого, помнишь, Аркадия Яковлевича? Худой такой, длинный. Он как-то взбесился от скуки, хватил самогона, ходил по селу и распевал похабные частушки про то, что любит каждое дыхание.
- Про частушки не знаю, а вот как он хотел вытянуть из класса хулиганившего верзилу-переростка, да как грохнулся серед класса под хохот учеников - это помню.
- Вот-вот. Так я и хочу спросить: станешь ты учителем, приедешь в глухую деревню, сваляться на твою молодую голову такие вот конфузы - сдюжишь?
Артем ответил не сразу.
-Не знаю, загадывать не буду. Только думаю: если какое-то дело любишь, то разные там конфузы тебе не страшны.
Артем Кузоро остался верен своей мечте. После окончания семилетки поступил в Новозыбковский пединститут - сначала на рабфак, а затем прошел полный курс института. Довелось поработать ему и преподавателем, но немного. Началась война. По военным дорогам дошел танкист старший сержант Кузоро до самой Германии и до самого предпоследнего месяца кровавой четырехлетней войны.