— Тоже неплохо, — поддержал декан. — Но если бы ты сейчас вернулся в легион, тебе бы зачли в срок службы годы в плену.

Легионеры служили шестнадцать лет, получая десять ассов в день (чуть более девятисот сестерциев в год), после чего им вручали выходное пособие в размере годовой зарплаты и земельный участок неподалеку от того места, где служили, обычно на недавно покоренных землях. Поскольку новобранцев набирали в одно время и для определенного легиона, на дембель уцелевшие уходили одновременно и получали землю в одном месте, образуя источник романизации на оккупированной территории. В частности так будет романизирована будущая Румыния, где проходила граница со «скифами».

— Если я вернусь в легион через несколько месяцев, то и они будут мне засчитаны, как служба, — хитро улыбаясь, сказал Гай, вновь наполнив наши глиняные толстостенные чаши.

— Тоже верно, — согласился с ним Марий, сделал два больших глотка из своей и предупредил: — Только смотри, как бы тебя не обвинили в дезертирстве.

— Кому я нужен?! — отмахнулся Гай Публий Минуций.

— Как раз ненужных чаще всего и наказывают, — поделился жизненным опытом декан.

— Попробую в Риме устроиться в преторианскую гвардию. Есть там у меня одни знакомый, — поделился планами мой посиделец. — Они получают в два раза больше и служба легче.

— Их всего три когорты, туда просто так не протиснешься, — возразил Марий Пинарий.

— У меня теперь есть деньги, чтобы не просто так, — сообщил Гай и, решив, видимо, поменять тему разговора, спросил: — Не знаешь, как поживает моя Олимпия?

— Она теперь с опционом Луцием Плавтием из второй когорты, которая стоит в Перинфе. Вроде бы родила ему бастарда, — рассказал декан.

Легионерам запрещено вступать в брак, но сожительствовать и производить незаконнорожденных мог каждый.

— Она всегда была ветреной шлюхой! — с кривой улыбкой отреагировал мой бывший сокамерник, который во время нашей совместной отсидки все уши мне прожужжал этой Олимпией, любовь к которой, как и к другим падшим женщинам, ему была привита с рождения.

Как ни странно, посиделки наши закончились без обязательной драки. Нет, драка в забегаловке все-таки была, но мы в ней не участвовали, потому что мерились силами два местных пролетария. Военные во все времена смотрят на штатских, как на убогих, которым не выпало счастье ходить строем, поэтому в драку не вмешивались.

Переночевали в казарме манипулы. Вместе с Марием Пинарием нас пропустили во двор без вопросов. Места выделили на втором этаже в большой комнате, где так же вдоль стен располагались кровати, только не односпальные, а две общие, каждая на десять человек. На деревянные настилы была положена солома, которую накрыли солдатскими палатками, изготовленными из толстой просмоленной ткани, а сверху положили одеяла. Каждому римскому легионеру полагалось одеяло, которое нес на горбу или ехало за ним в обозе вместе с палаткой его контуберния — наименьшего подразделения римской армии из десяти человек под командованием декана. Они ночевали на привалах в одной палатке, поэтому слово «контуберний» можно перевести, как «живущие в одном доме» или «сопалаточники». В десятой контубернии второй центурии не хватало половины личного состава, поэтому половина кровати была свободна. На ней мы с Гаем Минуцием и проспали, как убитые, до утра.

В порту стояло много торговых галер под погрузкой или выгрузкой. По совету Мария Пинария мы сразу пошли к тем, которые грузились овечьей шерстью. Многочисленному и постоянно растущему населению Рима требовалось много одежды, а предпочитали римляне изготовленную из шерсти. Как ни странно, льняные, хлопковые и даже шелковые ткани были у них пока что не в моде, причем последние не только из-за очень высокой цены, а в первую очередь потому, что были тонки, плотно облегали тело и просвечивались, вызывая пошлые мысли у других. В общем, нельзя издеваться над согражданами, поэтому носи то же, что и все.

Я выбрал небольшую крепкую двадцативосьмивесельную галеру, погрузкой шерсти в которую руководил плотный семит невысокого роста с непропорционально большой головой.

— На Рим грузишься? — спросил я семита на финикийском языке.

— Да, — подтвердил он, после чего посмотрел на меня так, будто я был заговорившей вдруг статуей, и спросил после паузы: — Ты откуда?

— Из Гипербореи, — ответил я. — Это далеко-далеко на севере.

— А где выучил наш язык? — поинтересовался финикиец.