– Надо поесть.

– Да, – кивнула она, – я сейчас.

А глаза закрывались, и не было сил поднять отяжелевшие веки.

– Какое удивительное море было сегодня, ты заметила? Иссиня-чёрное. И как в нём отражалось северное сияние! А травы и цветы будто укрыты чёрным жемчугом. Очень красиво!

– Да. Красиво. До ужаса, – выдохнула она с содроганием.

– Ну, есть в этой красоте что-то… что-то роковое, да. Но от этого картина не перестаёт быть величественной. Если бы я был художник!..

– К счастью, ты не художник.

– Не правильно! Жаль, что я не художник. Я мог бы написать твой портрет.

– Не хотела бы я видеть себя. Я давно уже не смотрюсь в зеркало, ты заметил?

– Н-не… не смотришься?.. Ну и ладно. Твоё зеркало – это я. И я говорю тебе: ты прекрасна, возлюбленная моя!

– Спасибо, милый, – кивнула она, не открывая глаз.

– Ничего. Ничего, вернутся Деллахи и Липси, привезут еды. Откормим тебя… Мы с тобой давно не танцевали. То-то устроим пляску.

К горлу Беатрис подступала слабая истомчивая тошнота. Сердце замирало и едва трепыхалось, как птенчик двух дней отроду. Ноги вдруг похолодели – их как будто не стало.

– А давай танцевать! Сейчас! – не унимался возлюбленный.

Она вдруг отчётливо поняла, что умирает. Хотела позвать Ллойда, но в горле встал сухой комок, который не давал дышать.

– Что? Что ты сказала? – Ллойд стоял у радио, крутил ручку настройки. – Радио таки совсем пришло в негодность. Или какие-то неполадки на станции.

Больше она ничего не слышала. Голос любимого, какой-то глухой и обрывистый, уплыл в невыразимую даль. Рука Беатрис сползла с живота, безвольно повисла над грязным полом.

– С этой дурацкой войной всё пошло наперекосяк. – не умолкал Ллойд. – Без радио скучно. Но ничего, мы будем играть в карты, в домино, правда? Вот только поставить бы чайку… У нас ведь есть ещё немного воды?.. Будем чаёвничать и ёриться в джин. Очень уютный и длинный получится вечер!.. Ах, чёрт, что это я говорю… Я совсем забыл, что у нас нет огня! Жаль… Может быть, всё-таки снять ту дверь, а?.. Ты не приготовишь нам ужин, Беатрис?.. Любимая, ты слышишь?

Он повернулся к ней и с минуту удивлённо смотрел на спокойное лицо Беатрис. Потом на цыпочках прошёл к столу и осторожно, стараясь не шуметь, уселся на стул. Положил ноги на другой и долго мостился, устраиваясь подремать.

– Уснула… – бормотал он. – Устала, бедная… Спи, моя хорошая, спи. Пусть и наш ребёнок поспит. Пусть наша Беатрис Вторая поспит. Принцесса Каледонии. Почему Каледонии?.. Ну-у, не знаю. Мне просто жутко нравится это название… Вы обе устали сегодня… Две мои Беатрис… Отдыхайте. Поспите часок. Ужин подождёт, ничего страшного. За час я не умру с голоду. Да и мне, пожалуй, вздремнуть не помешает…