Между тем мама начала налаживать свой бизнес во Флоренции. Ей повезло во многом благодаря удивительному совпадению: графиня Фабрикотти оказалась Корнелией Рузвельт Сковел, подругой мамы еще по Вашингтону. Она охотно помогла маме сделать первые шаги.
У графини Фабрикотти был модный бутик на виа Торнабуони. Их семье принадлежала великолепная мраморная вилла, один из самых красивых домов, которые мне доводилось видеть. Участок вокруг виллы казался ландшафтным парком посреди города: 15 акров ухоженных садов с водоемами, скульптурами, цветниками и порхающими птицами. Величественная мраморная лестница вела к дому, насчитывавшему не меньше шестидесяти комнат. Вилла была обставлена прекрасной мебелью, которая восхитила и маму, и меня.
Нас пригласили на чай, и за чаепитием было решено, что первым модным проектом мамы станет коллекция шляпок, которые графиня будет продавать в своем бутике. Ничего толкового из этого не вышло: под порывами ветра все декоративные элементы со шляпок облетали. (Идеи у мамы были замечательные, а вот опыта для их воплощения очень мало.) Но графиня Фабрикотти продолжала ее поддерживать. Следующим проектом стала коллекция платьев, вариации на тему парижской моды, и она имела значительно больший успех.
В это время свой первый настоящий успех познал и я. Мама настаивала, чтобы мы с Игорем воспитывались как настоящие джентльмены, а джентльмен просто обязан уметь ездить верхом. Мы были знакомы практически со всеми русскими аристократами во Флоренции; большинство из них работали шоферами. Самым импозантным был известный наездник князь Джорджадзе, который знал, где мне можно было научиться верховой езде.
Когда меня впервые посадили на лошадь и дали несколько элементарных инструкций, случилась удивительная вещь. «Мальчик, — едва успел сказать мне тренер, — опусти пятки, держи спину прямо…» — и вот я уже не только еду шагом, но и пускаю лошадь в галоп. Чувствую себя при этом абсолютно уверенно.
«Я такое вижу в первый раз, — сказал тренер маме. — Вы уверены, что ваш мальчик никогда раньше не ездил верхом?»
«Никогда в жизни», — ответила мама.
«Что ж, — сказал тренер, — учить мне его нечему. Он все уже умеет».
И тут отец засмеялся: «Индеец! Я же говорил, что он был индейцем!»
Он имел в виду — в прошлой жизни. Отец все больше тяготел к мистицизму, верил в реинкарнацию, переселение душ. (Наверное, его недовольство своей участью было столь велико, что он поневоле верил — в следующей жизни все пойдет иначе.) Он часто говорил мне, что я был американским индейцем в предыдущей реинкарнации, возможно даже вождем. Мне это нравилось, как нравилось слушать его рассуждения о религии и мистике, да о чем угодно, на самом деле. Когда отец ненадолго отвлекался от своих несчастий, он рассказывал нам увлекательнейшие истории о кругосветных путешествиях, дальних странах, о Бразилии, Дальнем Востоке…
Но, к сожалению, чаще всего отец нас с братом просто игнорировал. Он потерял свою гордость, свой статус и деньги. Мама была так поглощена работой, что все больше отдалялась от него, а ведь он был еще молодым человеком. Их сексуальная жизнь закончилась, она не хотела новых детей. Мамино отношение было очевидно: она вздрагивала и уклонялась от любых его прикосновений. «Нет, Саша, нет, не нужно», — говорила она. Отца это приводило в ярость, и он стал ревновать ее, потому что мама все еще была очень привлекательной женщиной.
Мама и сама была высокого мнения о своей внешности. Она попалась на банальную уловку и наняла местного «режиссера», который должен был снять короткометражку с мамой в роли женщины-вамп. Потом этот фильм якобы покажут римскому продюсеру, который может предложить ей роли в своих картинах. Эта затея казалась мне отвратительной: толстый, бородатый итальянский Ромео (режиссер сам исполнял роль главного героя) бегал за мамой по парку виллы Фабрикотти. Сюжет фильма напоминал «Любовника леди Чаттерлей»[23], только без порнографии. Я был в ужасе, когда этот человек целовал маму. Отец тоже. Родители много ссорились из-за фильма, отец говорил, что мама зря тратит деньги и выставляет себя на посмешище. Так и было.
У отца были и другие поводы для ревности. Маму часто навещал бравый кавалерийский офицер по фамилии Ферручи. Он приезжал на велосипеде с саблей, пристегнутой к рулю. Однажды мама устроила коктейль для своих друзей, и Ферручи привел приятелей-кавалеристов. Появился отец, сел в кресло и, сохраняя полное молчание, стал грозно на всех поглядывать. Атмосфера накалилась, и гости поспешили ретироваться. Разразился грандиозный скандал. Родители часто ссорились — она умела его поддеть, у него был взрывной характер, — но на этот раз криками дело не обошлось. Отец в ярости гонялся за мамой по комнатам, зажал ее в углу на кухне и начал душить. Мы с Жижи были в панике, и, не помня себя от ужаса, я схватил тарелку и разбил ее о голову отца. Это привело его в чувство, и он отпустил маму.
Теперь, по прошествии многих лет, я гораздо больше сочувствую отцу, чем в детстве. Он был потерянным человеком и стыдился своего положения. Но тогда роли распределялись так: отец — монстр, мама — несчастная жертва, и мы с братом всегда были на ее стороне.
Летом 1922 года мама решила отправить отца, Жижи и меня на море, пока она будет готовить коллекцию и подыскивать новое жилье для семьи. Она сняла несколько комнат в домике лесника в
Но в то первое лето с отцом в доме лесника жизнь была и не такой роскошной, и полной сумбура, как это обычно при нем бывало. Он ненавидел солнце и отказывался покидать дом. Еще больше он ненавидел быть при нас нянькой и делать любую, самую простую работу по дому. Отец все злился и злился, и однажды поздно вечером выгнал меня на улицу, велев идти к другу за забытой игрушкой. Я боялся темноты и не хотел никуда идти, но еще больше я боялся отца, как и Жижи, который стоял вместе со мной во дворе, пока в доме не стихли отцовские крики. Но временами он бывал спокоен и сосредоточен, и тогда мы с братом наслаждались его рассказами о Тарасе Бульбе, русско-турецкой войне, об Александре Македонском. Мой неослабевающий интерес к истории — это заслуга отца.
Осенью во Флоренции у нас началась новая жизнь. Мамины дела пошли успешно. Идея была проста: дважды в год она ездила в Париж, изучала новые коллекции, высматривала лучшие модели и производила их во Флоренции за значительно меньшую цену. Кроме того, она начала проводить дефиле с участием манекенщиц, как это делали в Париже, и это стало настоящим событием во флорентийском обществе (особенно учитывая наплыв американских туристов, путешествовавших по Европе в бурные двадцатые).
Квартира у нас теперь тоже была новая, с эффектным, хотя и весьма причудливым интерьером. Она занимала треть дома в фешенебельном районе на бульваре Америго Веспуччи на набережной Арно. В качестве декоратора мама наняла русскую девушку, которая называла себя Ла Барцова и принимала участие в оформлении спектаклей Дягилева. Ей нравились драматические сочетания красных, фиолетовых и розовых оттенков. Например, в комнате, которую отвели нам с Жижи, были красные стены, а на белых карнизах расцветали алые маки. Шторы были сделаны из белого льна, тоже вышитого маками. На полу лежал снежно-белый ковер (по крайней мере, таким он оставался первые два дня). И — вишенка на торте! — Ла Барцова декорировала комнату дорогими куклами в костюмах народов разных стран. Позже мы с братом развлекались, устраивая казнь кукол — отрубали им головы и бросали в воды Арно прямо из окна.
Жижи и я были неразлучны и пользовались дурной славой. Нас, заядлых драчунов, называли «маленькими казаками». Мы возобновили русско-турецкую войну, а в качестве армии неприятеля использовали Нахад-бея, флегматичного толстого сына турецкого консула. Жижи атаковал его с одного фланга, я с другого, и мы задавали ему хорошую взбучку, полностью приводя в негодность его матроску.
Больше всего мы любили играть в ковбоев и индейцев. Я придумывал костюмы для нас обоих — мой первый опыт в этой области (сам я, конечно, был индейцем). Устраивали мы и другие костюмированные представления. Так несколько раз мы играли в нищих: стояли на улице недалеко от нашего дома, одетые в лохмотья, с грязными лицами, и просили милостыню. Потом эти деньги тратили на кино. Это продолжалось, пока однажды нас не засекла негодующая мама.