Ролли задумался. Каков будет их следующий шаг? И тут же громко рассмеялся, потому что представления не имел, в каком направлении ему самому следует действовать. У него не было никакого документа, подтверждавшего отцовство герцога. Такого документа вообще не существовало. Он солгал Атвуду и Доротее, чтобы выиграть немного времени. Чтобы дать им возможность как следует обдумать его историю.

Письма, подробно раскрывавшие развитие отношений между его матерью и герцогом, были у него отняты. Хотя Ролли не мог не признать, что они вряд ли могли послужить достаточным доказательством. Как сказал Атвуд, бумаги легко подделать. У него осталось одно последнее письмо, написанное матерью утром того дня, когда она умерла. Но оно было скорее загадкой, чем доказательством. Хотя мать и писала о нем, о ребенке, которому она и герцог подарили жизнь, в последних строках письма она признавалась, что обманула герцога, и просила у него за это прощения.

Не понимая, что бы это могло значить, Ролли отнес эти слова за счет ее болезни и не придал им значения. По наивности он отдал все письма герцогу много лет назад, но это письмо оставил у себя. Пусть оно ничего не доказывало – он не мог с ним расстаться, потому что это было единственное, что осталось ему от матери.

Чем это все закончится?.. С каждой милей, приближавшей его к столице, Ролли все отчетливее осознавал: если эта его последняя попытка провалится, ему придется искать в себе силы, чтобы влачить унылую жизнь отверженного. Потому что если ему это не удастся… Ролли тряхнул головой. О последствиях было невыносимо даже думать.

Темные тучи мрачно клубились над головой, угрожая дождем. Доротея смотрела на Картера. Он стоял с каменным лицом. Она старалась угадать, о чем он думает, что чувствует, но это было невозможно.

– Думаешь, это правда? – Голос его прозвучал глухо, безжизненно.

Доротея медленно вздохнула, чтобы успокоить собственные бурно разыгравшиеся эмоции.

– Думаю, это вполне может быть правдой. Слишком много случайностей, так удачно складывающихся в общую картину. Но что еще более важно, майор твердо уверен, что герцог его отец. И одержим идеей услышать эти слова от его светлости.

Картер поморщился:

– К сожалению, я вынужден с тобой согласиться. Хотя эта история не укладывается у меня в голове. Мой отец всегда был таким праведным, таким нетерпимым в вопросах морали. Интрижка с гувернанткой? Это слишком попахивает мелодрамой, чтобы быть правдой.

– Что же нам делать?

– Вернусь в Лондон и поговорю с герцогом. А уж потом… – Голос Картера прервался, и он пожал плечами.

Доротея с болью в сердце наблюдала, как под наплывом горьких мыслей хмурится и мрачнеет его лицо.

– Я еду с тобой.

У Картера стеснило грудь. Он понимал, что должен сказать, чтобы она не беспокоилась, что он сам разберется с этой проблемой. Она заслуживала того, чтобы остаться здесь, со своими сестрами, радоваться вместе с ними рождению близнецов.

Но слова не приходили. Картер выругался про себя. Он слишком нуждается в ней. В этот трудный момент, когда его мир шатался и рушился, Доротея была единственной опорой в его жизни, только на нее он мог положиться. Жена – единственная живая душа на свете, честности и искренности которой он мог доверять.

Она любила его. А он, бессердечный негодяй, хотел нагло воспользоваться этой любовью в своих интересах. Но Картер не мог ничего с собой поделать. Только она одна могла помочь ему сейчас сохранить здравомыслие и способность действовать правильно.

Пока Доротея собирала вещи и прощалась с сестрами, Картер направился в конюшню и приказал, чтобы срочно подготовили его двухколесный экипаж. Он резко оборвал конюха, когда тот услужливо заметил, что не стоило бы пускаться в путь в открытой коляске в такую ненастную погоду, и хмуро посмотрел на сгущающиеся в небе тучи.

– Я готова!

Картер оглянулся. Доротея торопливо сбегала по лестнице, радостно улыбаясь ему. На ней было темно-синее дорожное платье и накидка чуть более светлого оттенка. Ленты на шляпке тоже были синие. Боль, теснившая сердце, слегка отступила.