Но толпа с каждым часом росла и на четвертый день запрудила уже всю площадь и примыкающие к ней улицы и переулки. Игнорировать такое скопление народа становилось невозможно. Поразительное это было зрелище — среди всей разношерстной и разновозрастной людской массы ни одного здорового человека!
На четвертый день, вечером, на площади появились репортеры. Установив телекамеры, они пытались заговорить с кем-нибудь из толпы, но такие попытки ни к чему не привели. Калеки отказывались отвечать на вопросы, чем окончательно сбили с толку журналистов. Все это походило на какой-то молчаливый протест. Возможно, таким образом убогие и обездоленные граждане пытались привлечь внимание участников встречи в верхах? Или, может быть, представителей Ватикана? Толпа не двигалась и безмолвствовала.
В глаза бросалось также и то, что на площади собрались одни евреи и арабы. Это было понятно даже самому неискушенному наблюдателю. Сюда съехались жертвы последнего Холокаста — те, кто выжил после Армагеддона.
Лимузин мчался в Пирфорд. Вилл Джеффрис взглянул на часы. Пятнадцать минут на доклад, а затем прямиком в Хитроу. Он был точен до минуты и все равно нервничал — как всегда при встрече с этим юнцом.
Бухер однажды обмолвился, что чувствовал себя как кролик, ползущий в пасть удаву, когда ему предстояло ехать на отчет к Дэмьену. Ни один человек, будь то сам президент Соединенных Штатов, не производил на окружающих такого впечатления. А Дэмьен Торн, как и его отец, был вроде прорицателя: он видел людей насквозь и мгновенно оценивал происходящее. И отец, и сын отличались феноменальной памятью. Лишь небеса могли помочь тем, кто пытался обвести их вокруг пальца.
Джеффрис хмыкнул, отбросив такую богохульную мысль. Машина затормозила, и он вышел из нее. Гравиевая дорожка захрустела под ногами.
Охваченный дрожью, Дэмьен сидел возле камина и наблюдал по телевизору за самолетами, один за другим идущими на посадку в римском аэропорту, от здания которого-то и дело отъезжали целые вереницы автомобилей и мотоциклов. Все эти транспортные колонны устремлялись в город.
Дэмьен взглянул на Джеффриса и ухмыльнулся. Однако тому показалось, что выглядит юноша усталым и изможденным. Лицо Дэмьена — и без того всегда исключительно бледное — прорезали преждевременные морщины. «Да лад-то, вот уж это точно не мое дело», — подумал Джеффрис, не сказав ни слова.
— Вы принесли доклад? — спросил Дэмьен. Джеффрис кивнул, протягивая папку с документами.
— Саймон из Пекина, — задумался Дэмьен. — Брэддок Вашингтона. — Он щелкнул пальцами. — Так. Ну, что же, все решено.
— Вам нужны копии повестки дня, сэр? — услужливо Поклонился Джеффрис, но Дэмьен лишь махнул рукой, призывая замолчать. Он не сводил глаз с экрана телевизора, где показывали площадь Святого Петра. Комментатор объяснял, что журналисты так и не выявили ни одного лира этой загадочной демонстрации.
— Дэмьен, повестка дня…
И снова лишь обрывающий взмах руки.
— Я хочу полюбоваться этой пантомимой, — пробормотал юноша.
Собравшиеся на площади смотрели теперь в одном направлении, на юго-восток. И вдруг все, как по команде, Преклонили колени. Над площадью, словно шелест, разнесся стон от боли в искалеченных спинах и суставах.
— Что там происходит? — вытаращился на экран Джеффрис.
— Возносят молитвы да хнычут по разоренным землям, — откликнулся Дэмьен, криво усмехаясь. — Эти дураки молятся своим идолам. Надо же, арабы и евреи запели в один голос!
Они уставились на экран и заметили, как в толпе появились священники. Они благословляли коленопреклоненных людей.
Джеффрис утратил интерес к происходящему на экране и, отвернувшись от телевизора, покосился на Дэмьена, который по-прежнему ухмылялся и как будто выискивал взглядом кого-то в толпе. Он напряженно всматривался то в лицо молодой женщины с ребенком на руках, то в спящего старика, то в сосредоточенного на молитве юношу.
— Однажды Полю Бухеру хватило смелости покритиковать меня и сравнить с отцом. Разумеется, подобное сравнение оказалось не в мою пользу, — ядовито обронил вдруг Дэмьен.