И только Сенька, страдающий от разлуки с Ильсиёй, а потому памятливый, ещё мечтал вернуться в Белебейку. Тем и жил уже почти год, неся службу в Москве.
Красный отряд шуликунов маршировал по Никитской, отправляясь на охрану складов с продовольствием. Больше по какой-то генетической осторожности, чем по собственной памяти, стороной обходили они церкви – вблизи как-то неприятно жгло, а уж внутри они и вовсе корчились от боли и вспухали волдырями, поэтому-то их на реквизицию церковных ценностей и перестали отправлять.
«Ильсия, я скоро вернусь, обещаю. Ты только дождись меня, ладно? Не выходи замуж ни за толстого Хамзу, ни за дурака Тулея. Не будешь ты с ними счастлива, потому что счастье – это когда ты любишь и тебя любят. Я тебя люблю, Ильсия», – Сенька опять принялся за своё, на ходу украдкой поглядывая на лужи – не появился ли лёд? Но нет, даже и кашицы студёной ещё не было.
Свернули на Воздвиженку, и тут вроде как сверкнуло что-то в окне. Поднял глаза Сенька – а там наверху сидит кто-то, ну, из тех, что летают и жгутся больно. У шуликуна аж голова закружилась от нестерпимого света. Зажмурился, постоял немного, проморгался и побежал за своими – как бы не схлопотать наряд вне очереди за выход из строя.
А на продовольственных складах (бывших купцов Межуевых) – беда. Народ голодный прорывается внутрь – Хлеба! Хлеба! Не справляются красноармейцы. Вовремя шуликуны подошли. По команде встали кольцом вокруг складов, штыки вперёд выставили – попробуй подойди. Народ побузил ещё и разошёлся. Знали уже, что шуликуны ни смерти не боятся, ни жалости не ведают – стоят на посту до последнего.
К вечеру обстановка накалилась опять. В городе поползли слухи, что хлеб готовят к отправке на фронт, а москвичей оставят с голоду помирать. Так что приказ поступил – шуликунам круглосуточно держать оборону в две смены, пресекая контрреволюционные действия отдельных элементов.
И вышло теперь, что дважды в сутки проходил Сенька по Воздвиженке – от казармы и обратно, и каждый раз замечал в окне то самое ослепительное сияние, не доступное глазу обычного смертного. Даже привык уже у дома номер 13 опускать голову и шагать побыстрее, чтобы не жглось так.
Стояние в оцеплении – штука скучная и однообразная. И Сенька, как натура поэтическая, от долгого стояния стал чаще задумываться о предметах отвлечённых: почему это одному суждено родиться крылатым, а другому – нет; и все ли крылатые существа такие жгучие, или есть среди них нормальные; и знает ли тот, в окне, где находится Белебейка…
– Эй, ты! – окрик командира вернул бескрылого Сеньку на землю. – На стену не опираться! А то контра какая увидит тебя и подумает – спит солдат революции! Смирно!
И Сенька на всякий случай отошёл на полшага от стены, чтобы не соблазняться.
Всему в природе свой черёд: ночи стали длиннее; луна, уже не прячась поутру, провожала шуликунов до места службы; последние самые стойкие жёлтые листья легли влажными комками под ноги; и лужи покрылись первым, ещё очень хрупким льдом.
Больше всего Сенька боялся, что Ильсия вот именно сейчас, уже в эти дни думает о замужестве. Она же не знает, что он задумал побег. Она даже не знает, что он жив! Ну как тут спокойно топотать от казармы к складам, когда вся жизнь твоя зависит от того, на чьей свадьбе будут гулять белебейские шуликуны в праздник первых заморозков?
В одно особо промозглое, уже почти зимнее утро колонна шуликунов как-то сама собою дала крен в сторону от дома номер 13 по Воздвиженке, обходя его дугой и прижимаясь к чётной стороне. Виной тому было то самое нестерпимое сияние, которому, видать, надоело в окне сидеть, и оно теперь стояло на тротуаре, с интересом поглядывая на манёвр. Никто, кроме Сеньки, никакого сияния не видел, чисто инстинктивно обходили шуликуны непонятный источник жжения, ускоряя шаг и сбиваясь с ритма. И уже когда они свернули к складам, Сенька вдруг покинул строй и побежал к сияющей фигуре.
– Камандыр, изге камандыр! Слушай мине! – изо всех сил пытался он привлечь к себе внимание уходящего ангела.
Ангел обернулся. Шуликун бежал к нему, почёсываясь на ходу. По мере приближения он всё активнее чесался, а лицо его быстро покрывалось волдырями от ожогов.
Остановившись в метре, Сенька прикрыл глаза руками и, задыхаясь, спросил:
– Белебейка знаешь? Елга Белебей?
– Мин һине яҡшы аңлайым. Һөйлә![30]
Сенька обрадовался и зачастил:
– Әфәндем, мин Бәләбәй йылғаһы буйынан. Унда минең һөйгәнем ҡалды. Ул мине көтмәйенсә икенсе берәйһенә кейәүгә сығыр ҙа, һуңынан ғүмер буйы илар, тип ҡурҡам. Әфәндем, һинең ҡанаттарың бар. Һин Белебейкаға тиклем осоп барып, унда минең һөйгәнемде таба алаһыңмы? Уны шунда уҡ таныясаҡһың – ул бик-бик матур. Уға минең яратыуымды һәм тиҙҙән ҡайтасағымды әйт. Мин мотлаҡ ҡайтырмын! Әфәндем, йәллә мине, Белебейкаға осоп барып кил![31]