Усмехнувшись, я посмотрел на Лоусона и едко заговорил:

— Между прочим, Лоусон, я долго думал, и вспомнил наконец, где я о тебе слышал. Ты ведь тот самый «хирург», сделавший себе карьеру в СБС выбиванием показаний под пытками! Это ведь ты написал методичку СБС по «особым техникам допроса», а?

Заместитель главного «инквизитора» посмотрел на меня. В его глазах был виден оттенок раздражения из-за того, что он вынужден выслушивать оскорбления со стороны какой-то букашки, и не может прихлопнуть ее одним движением, как ему бы хотелось. Но, вместе с тем, в его глазах читалось и удовольствие от осознания своего несомненного превосходства и созерцания жалкого положения того, кто вздумал поднять на него голос. Увидев это выражение лица, я удостоверился — мое предположение попало в точку.

Не сводя с него глаз, я посулил напоследок:

— Ты должен знать, как никто, Лоусон: все мы под «Куполом» ходим. Большой Брат все видит. Ничто не забывается, все остается в твоем файле. А судьба — прихотливая штука. Сегодня ты «на коне», весело зажимаешь кому-то пальцы дверью. А уже завтра — кто знает, не окажутся ли твои пальцы там же. Вон Окифора тоже полагал, что он неприкосновенен. И где этот ублюдок сейчас? Что-то ты, кстати, не особо спешишь его ловить. А, Лоусон? Чувствуешь, небось, родственную душу?

Ни он, ни Миллер ничего не ответили. В этот момент в передней части зала загорелись пять расположенных в ряд дисплеев, на которых отразились лица и верхняя часть туловище пяти судей расширенной коллегии трибунала — троих мужчин и двух женщин в строгих черных мантиях, всем за сорок или пятьдесят. При их появлении Миллер со своей помощницей, сразу же встали. Мне не понадобилось этого делать — в моем «аквариуме» стула не было, а требовать его, размахивая справками о своей инвалидности, я посчитал ниже своего достоинства.

— Заседание трибунала объявляется открытым, — начал бубнить председатель трибунала. — Рассматривается уголовное дело № 3267806551 по обвинению, именем Содружества, Димитриса Войцеховского, 10-го мая 2061-года рождения, резидента Содружества, в совершении преступлений, предусмотренных статьями…

Как и все предыдущие заседания, это началось с формальностей — подтверждения личности и полномочий явившихся лиц, решения мелких процессуальных вопросов и ходатайств. Однако на этот раз рассмотрение малозначимых вопросов не затянулось — председатель трибунала прошелся по ним галопом. Это был верный признак того, что трибунал был намерен вынести сегодня приговор.

— … обвинения выдвинуты по трем эпизодам, связанным с деятельностью обвиняемого как экс-сотрудника частной военной компании «Грей Айленд Ко» и участника паравоенного формирования «Железный Легион», — напомнил председатель. — Эпизод № 1 — умышленное разглашение информации, составляющей государственную тайну, а также публичные призывы к совершению аналогичных действий со стороны других лиц в рамках кампании «Правда о войне», произошедшие 25-го сентября 2095-го, в Сиднее, на общем собрании членов Независимого союза отставников — контрактников и 30-го сентября 2095-го года, в Сент-Этьене, в эфире телеканала OWN; эпизод № 2 — соучастие в убийстве коммунистического активиста Джереми Н’до, его жены Матильды Н’до и трех их несовершеннолетних детей — 5-летней Заиры Н’до, 10-летнего Мустафы Н’до и 16-летней Сары Н’до, в Центральной Африке, 3-го марта 2090-го года; эпизод № 3 — массовые убийства и другие преступления против нонкомбатантов в Центральной Европе — в селении Липник 30-го марта 2090-го года, в селении Кирна 12-го апреля 2090-го года, в селении Склониште 29-го апреля 2090-го года и селении Пожарево 11-го мая 2090-го.

Я выслушал знакомый мне текст обвинения молча.

— Стороне обвинения предлагается в последний раз объявить о поддержке обвинения или об отказе от него.

Миллер перевела взгляд на босса. Лоусон прокашлялся, перед тем как важно объявить:

— Уважаемый трибунал, сторона обвинения полностью поддерживает обвинение по всем эпизодам.

— Позиция обвинения ясна, — кивнул председатель трибунала. — Обвиняемому предоставляется заключительное слово. Я призываю обвиняемого не злоупотреблять этим правом. Мы провели в общей сложности двадцать шесть часов прений на предыдущих заседаниях. Обстоятельства дела досконально известны всем присутствующим. Это закрытое заседание, и праздных наблюдателей здесь нет. Так что в длительных разглагольствованиях на публику — нет нужды.

Я усмехнулся, прежде чем заговорить:

— Я считаю это немыслимым, ваша честь — ограничивать обвиняемого в последнем слове, да еще и в столь сложном деле по столь тяжкой статье. Не надо быть юристом, чтобы понять — это противоречит базовым основам уголовного процесса. Точно так же, как и непредоставление мне права на выбор нормального защитника. Точно так же, как и ведение этого разбирательства за закрытыми дверьми. Точно так же, как… Да что там, не буду продолжать этот список. Весь этот процесс — одна сплошная профанация. Но не беспокойтесь. Я не тешу себя иллюзиями, что мои слова на что-то влияют. Поэтому я буду краток.

— Обвиняемый, признаете ли вы свою вину по первому эпизоду? — спросил глава трибунала, оставив без внимания мой демарш.

Посмотрев по очереди на каждого из судей, я уверенно произнес:

— Конечно же, не признаю. Я считаю это обвинение совершенно абсурдным. Это очевидно даже стороне обвинения, которая была готова отказаться от него, если бы я пошел на сделку, которую они мне навязывали. Я убежден, что публичное разглашение информации было оправданным шагом, необходимым для того, чтобы у общества появилась хоть какая-то надежда на объективное расследование ужасных преступлений против человечности, совершенных на моих глазах высокопоставленными лицами из ЧВК, миротворческих сил и иных органов власти Содружества. После того как в марте 2094-го года полковник СБС Герман Штагер пригрозил мне заключением в психбольницу в случае попытки пролить свет на известные мне преступления; после того как в июне 2095-го года мой бывший сослуживец Питер Коллинз, первым решивший открыть миру правду, был убит, и это убийство было замято полицией, было бы идиотизмом с моей стороны рассчитывать, что мои показания приведут к какому-либо результату, если не будут озвучены максимально публично. Я не боюсь нести ответственность за свои поступки. Но наказать меня за разглашение военной тайны в рамках этого процесса означало бы фактически одобрить сокрытие преступлений, о которых я сообщил общественности. Этот прецедент стал бы сигналом для всех военных преступников, что правосудие Содружества на их стороне, что они надежно защищены от разоблачения. И последствия такого шага вышли бы далеко за рамки этого дела, внесли бы вклад в разочарование и утрату доверия к судебной власти. Нет, уважаемый трибунал! Я всецело убежден, что грифы о секретности не должны быть щитом для преступников, на руках которых — кровь невинных людей. Я не сожалею о своем поступке и не раскаиваюсь в нем. Более того — это один из немногих поступков, озвученных в рамках этого процесса, которыми я горжусь.

Судьи оставались непроницаемыми.