— Это ваши? — где-то вдали спрашивала Элена, а Хорхе кивал, и его губы шевелились, но слова не получались. — Простите, пожалуйста, простите, ради бога.

— Сказали, разрыв, — произнес наконец Хорхе. — Ну знаете, эти шины, про которые говорят, что они сами себя латают и никогда не рвутся? Они порвались. Они полетели за барьер вверх тормашками. Так сказал шофер грузовика. Раз — и все, он видел, как они висят вверх тормашками. Точно время для них остановилось, понимаете. — Он замолк. — Потом у меня долго было темно перед глазами: совсем спятил, знаете? Когда я снова стал видеть жизнь, я купил вот это все на страховку и компенсацию. Как я говорю, все на свете — лишь атомы, амиго. Надо их расставить в правильном порядке. Загнать куда хочешь, заставить делать что ты хочешь.

— Извините, что мы зашли без спросу, — произнесла Элена. Но Соломон Гурски стоял среди реконструированных мертвецов, стоял с таким лицом, будто его взгляд, пронизывая близкие вещи, уперся во что-то далекое, увидел самого Бога.

— Здесь народ добрый. — Но улыбка Хорхе была мучительной, точно на лице рвались швы. — В таком месте могут жить только немножко чокнутые или которые сами не знают, чего хотят.

— Она была очень красивая, — проговорила Элена.

— И есть.

В солнечных лучах, проникавших в комнату через окно, роились сияющие пылинки.

— Сол?

— Ага. Иду.

Через двадцать пять минут алмазная передача покинула камеру. Хорхе помог Солу приладить ее к велосипеду, стоившему две тысячи норте-долларов. Затем Сол сделал круг вокруг магазина-бензоколонки-конторы-кемпинга, внутри которого под медленным дождем пыли восседали немигающие идолы мертвых. Сол переходил со скорости на скорость, повышал их и понижал. Первая-вторая-третья-четвертая-пятая-шестая. Шестая-пятая-чет-вертая-третья-вторая-первая. Потом он заплатил Хорхе пятьдесят норте — мизерную сумму, которую тот запросил за свои алмазы. Элена помахала Хорхе, и они выехали из Реденсьона на шоссе.

Они занимались любовью у костра, на вершине горы. Под ними был ковер из сосновых иголок. Над ними — звезды. Их роман находился в фазе жадности, беззастенчивости, открытий. Давняя смерть, живущая в лежащей внизу долине, не позволяла им терять время зря. Потом он надолго замолчал, замкнувшись в собственных мыслях, а когда она спросила, о чем он думает, ответил:

— О воскрешении мертвых.

— Но они не воскресли, — сказала она, моментально поняв, что он имеет в виду — то же самое угнетало и ее на этой открытой звездам вершине. — Это просто изображения вроде картин или фотографий. Статуи воспоминаний. Симулякры.

— Но для него они реальны. — Перекатившись на спину, Сол уставился на теплые звезды приграничья. — Он мне сказал, что разговаривает с ними. Если бы его нанозавод мог заставить их двигаться, дышать и отвечать ему, он сделал бы это. И кто бы тогда осмелился назвать их нереальными?

Он почувствовал, как поежилась Элена.

— Что такое?

— Подумала об этих лицах. Представила их в реакторе, в холоде и пустоте, и как текторы по ним ползают.

— Ага.

Долго-долго — звезды успели передвинуться — никто из них не говорил ни слова. Потом Соломон Гурски ощутил внутри себя вновь разгорающийся жар и, обернувшись к Элене, ощутил тепло ее плоти, которая отчаянно жаждала его второй маленькой смерти.

вторник