— Когда я плачу за велик две тысячи баксов, я никому ничего не должен, — ответил Соломон Гурски. На вершине высокой горы Кровь Христова было жарко — полуденный зной, пропахший смолой престарелых сосен. Знойное марево заволакивало обе долины — ту, откуда Сол с Эленой приехали, и ту, куда они держали путь. — И вообще, знай — я не по этой части инженер. Мои шестеренки гораздо меньше. И, кстати, не ломаются.
Элена отлично знала, по какой части он инженер, да и он знал, каких наук она доктор. Но их роман только начинался — он был в той стадии, когда коллеги по научной работе, сделавшись, к собственному удивлению, любовниками, с огромным удовольствием прикидываются почти незнакомыми между собой.
Согласно карте Элены, в пяти милях ниже по долине имелся населенный пункт. Он назывался Реденсьон. Вполне возможно, что там найдется умелый и расторопный сварщик, ничего не имеющий против норте-долларов.
— Твое счастье — поедем под горку, — сказала Элена, оседлала, сверкнув ярко-синими стегаными шортами, велосипед и пулей унеслась вниз. Не прошло и секунды, как Сол Гурски (рубашка-шорты-туфли-очки-шлем), продираясь сквозь заросли шалфея, устремился вслед. Их отношения все еще не стали привычкой, был тот упоительный период, когда страсть разгорается при одном взгляде на обтянутую ярко-синей лайкрой попку.
Реденсьон значит «избавление». И поселок действительно был избавлением от проблем, какие только возможны в этих приграничных горах: здесь имелись бензоколонка, магазин и кемпинг с трейлерами, где можно было поселиться на день, на неделю или, если вам совсем уж некуда деваться, на всю жизнь. Кафе для дальнобойщиков и джакузи для ночного активного отдыха прямо под звездным небом приграничья. Никаких сварщиков. Вместо них — кое-что получше. Всплывшая из жаркого марева густая крона солнечного дерева — такова была первая примета, подсказавшая ехавшим по дряхлому, покрытому трещинами, пустынному шоссе путникам, что Реденсьон уже рядом.
Завод находился в уродливой кирпичной пристройке к домику, где торговали бензином и едой. Сол и Элена обогнули домик. За ними, плененный этими разряженными в попугайские цвета фантастическими существами с колоссальными очками-консервами вместо глаз, увязался какой-то шофер-дальнобойщик. На ходу он жевал сандвич. Других дел в Реденсьоне в этот знойный понедельник он явно не нашел. Что до Хорхе, хозяина заведения, то он выглядел слишком молодо для того, чтобы торговать бензином, едой, прицепами и прочими молекулами в Реденсьоне — в зной ли, в холод. Хорхе было лет тридцать (тридцать-плюс-жизненный-опыт). Брюнет с серьезным лицом. В нем чувствовалась какая-то надломленность. Элена сказала Солу по-английски, что у Хорхе, похоже, тяжело на душе. Но сломанной передачей он занялся рьяно, сам помог Солу снять ее с заднего колеса. Восхищенно воззрился на ровненький, гладкий разлом.
— Это я могу сделать, — заявил он. — Работы на час-полтора. А пока не хотите ли освежиться в джакузи? — Последнюю фразу он произнес, морща нос, брезгливо принюхиваясь к двум велосипедистам, которые спустились с горы в самый жаркий час. Шофер ухмыльнулся. Элена нахмурилась. — Вас там никто не побеспокоит, — настаивал Хорхе, хозяин нанозавода.
— Есть что-нибудь попить? — поинтересовалась Элена.
— Конечно. Кока, спрайт, пиво, агуа-минераль* [минеральная вода
Элена обошла шофера, держась как можно дальше, и отправилась исследовать холодильник. Сол вошел вслед за Лорхе в цех и стал смотреть, как тот кладет передачу в сканер.
— Вообще-то это и моя профессия, — проговорил Сол из вежливости, пока лазеры производили трехмерную съемку маленького зубчатого зиккурата.
Сол сказал это по-испански. По-испански говорили все. Отныне испанский был всеобщим языком не только на южной, но и на северной территории.
— У вас завод?
— Я инженер. Я делаю эти штуки. Не сканеры — текторы. Я их конструирую. Наноинженерия.
Монитор сообщил Хорхе, что съемка завершена.
— Для корпорады «Тесслер», — добавил Сол, когда Хорхе запустил процессор.
— Что мне с ней сделать?
— Я хотел бы надеяться, что она больше не подложит мне свинью. Вы можете слепить ее из алмазов?
— Все на свете — лишь атомы, амиго.
Сол принялся рассматривать камеры нанопроцессора. Ему нравилось, что они были похожи на дистилляторы для виски: круглобрюхие, высокогорлые, они протыкали крышу завода и упирались в растопыренные пальцы солнечного дерева. Ох и крепкий же дух в этих дистилляторах — дух межгалактического вакуума, холод абсолютного нуля и призраки-текторы, которые снуют в студеной пустоте, тасуя атомы. Сол жалел, что законы физики не позволяют снабжать нанозаводы смотровыми окошечками. Жаль, что нельзя, опустив глаза, увидеть акт творения сквозь безупречно прозрачный бриллиантовый лист. Ну да ладно — пусть созидание вещей остается незримой для глаз тайной. Возможно, так лучше. Все на свете — лишь атомы, амиго. Да, но очень важно, что ты сделаешь с этими атомами, куда их погонишь. К каким странным сожительствам и мутациям принудишь.