Шептались, будто где-то по линии железнодорожники забастовали. Но толком никто ничего не знал.

Так ничего не разузнав, я и явился на спевку. Меня встретила взволнованная Софья Феофановна.

— Петрусь, я получила из Иркутска сообщение, якобы в Москве восстание. Но это неточно. Телеграф и телефон везде заняты жандармами. У меня есть надежный телеграфист на нашей железнодорожной станции, но из комнаты сейчас никого из них не выпускают. Значит, дело серьезное. Боятся, чтобы не разболтали. Пока идет спевка, я попробую выяснить, что случилось.

Репетиция не ладилась, регент в десятый раз заставлял нас повторять какую-то музыкальную фразу. Вдруг в зал влетела, — я не могу подобрать иного слова — именно влетела Софья Феофановна. Уже по одному этому мы поняли, что произошло нечто неслыханное.

— Товарищи… Товарищи… — Попова задыхалась, на глазах ее сверкали слезы, руки были стиснуты в кулаки. — Товарищи! Восставший народ в Петрограде сверг царя!..

В мгновение ока не стало солидного, чинного хора — все бросились к Софье Феофановне, окружили, что-то кричали, подняли ее на руки… Один я стоял как вкопанный. Мой мозг не в силах был сразу охватить всю громадность этого события. Царь свергнут?! Рухнул вековой деспотизм?! Свершилось то, за что отдали жизни тысячи и тысячи лучших сынов России?! Нет больше России-клетки, России-тюрьмы.

И я, каторжник, беглый ссыльный, преследуемый полицией большевик-подпольщик, я с этого мига свободен как птица?!

Ну, конечно, свободен!

И мои друзья по подполью, мои братья по борьбе во главе с Мишей Кадомцевым выйдут из казематов Тобольска и Александровска на волю, выйдут как свободные граждане?!

Ну, конечно, выйдут!

Невыразимый восторг объял все мое существо. Я схватил в охапку первого попавшегося, сжал его в объятиях и целовал так, словно это именно он только что сверг самодержавие.

Потом я целовался с остальными хористами, выкрикивая что-то невразумительное. И, наконец, этот взрыв чувств вылился в одно неудержимое желание:

— Петь! Петь, товарищи! «Смело, товарищи, в ногу…» — начал я.

«Духом окрепнем в борьбе!» — подхватили певцы сначала вразброд, а потом все стройнее и стройнее…

Мужественно загремела запретная еще вчера песня в зале училища, в коридорах, перекинулась на улицу, и ее подхватила ликующая толпа.

— Петрусь, постой, иди-ка сюда, — вернула меня с небес на землю уже спокойная, как всегда, сосредоточенная Софья Феофановна. — За работу, милый. Немедленно звони по телефону нашим на все копи. Прямо отсюда, из училища. Пусть сейчас же собирают митинг. Но предупреди всех: бдительность и бдительность. Не поддаваться провокациям монархистов.

Последующие дни я жил точно в угаре. Улицы заполнены народом, везде митинги, митинги, митинги… Выступали большевики и меньшевики, анархисты, эсеры и даже кадеты. И я с утра до поздней ночи переходил с одного митинга на другой и до хрипоты кричал о грядущей новой жизни, о царстве труда, о свободе. «Вся власть Советам!» — таков был лозунг ленинской партии.

На следующее утро после известия о перевороте, в Черемхово на дрезине прибыли представители Иркутского комитета РСДРП(б). Они привезли десятка два винтовок, собрали черемховских большевиков. Мы избрали первое легальное руководство: Коржнева, Маямсина, Трифонова. Сейчас же вооруженный отряд вместе с представителями Иркутска занял телеграф и телефонную станцию, из которой пришлось выкидывать анархистов. Теперь в наших руках была связь с Иркутском и со всем Черемховским угольным бассейном. Пытались мы овладеть и железной дорогой, но неудачно. Среди железнодорожников очень большим влиянием пользовались эсеры, они и захватили контроль над транспортом. Всю предыдущую ночь шла организация самоохраны города и копей. Полицейские как по мановению волшебного жезла исчезли. В ту же ночь на всех копях шили шелковые красные знамена.

А в полдень собрался грандиозный двенадцатитысячный митинг всех черемховских рабочих. Не было конца колоннам пролетариев, шагающих на митинг. Реяли над ними ярко-красные знамена, пропитанные кровью тех, кто беззаветно боролся, приближая этот великий день.