В этот момент мне показалось, что я очутился в страшном, психоделическом кошмаре художника Ганса Гигера.

– Пожаловали, супостаты, – выпрямившись, проскрипела ведьма. – На живца ловите!

Красивая на фотографиях в жизни, страшная в Сумраке, старуха подняла взор, и я понял, что цепенею.

– Пламя пущу черное, да на кости пустые, – забормотала она. – Пляши-танцуй, дикий огонь! Что было живо – уничтожь, упокой!

– Дневной Дозор! – превозмогая чары, заорал Руссов, чувствуя, как ведьма концентрируется для удара. – Отойдите от мальчика!

– Тропки лунные, травы темные, – зачаровывая оперативников обоих Дозоров, ведьма медленно свела ладони, продолжая произносить заклинание:

На высокой ноте прокричав последнюю фразу, Азалия, собрав все последнее, что у нее было, звонко хлопнула в ладоши. Комнату обдало холодом. От плеснувшей заклинанием ударной волны оперативников раскидало в разные стороны. Взорвались осколками стекла оконные рамы. Дрогнули массивные напольные часы, отозвавшиеся похоронным перезвоном, вязко замедлявшимся в Сумраке.

Я налетел спиной на старинный комод и хлопнулся об пол, осыпаемый градом бьющихся блюдец, в ужасе думая, что разбил камеру. Где-то снаружи надсадно взвыла полицейская сирена, и послышался глухой удар.

Жалобно кричал захлебывающийся слезами мальчишка, который не был Иным и, по его мнению, находился в пустой квартире, но эмоционально чувствовал, что вокруг него творилось что-то нехорошее.

Миша боролся с занавеской.

– Что, черти? Добрались? Выкусили? – издевательски хохотала Азалия, снова поднимая трясущиеся руки, по которым было видно, как она стара. – Чего так долго не жаловали-то, а?

– Отвод, мать, умелый был, – прохрипел дядя Саша, поднимаясь с пола. – По фотографиям вычислили.

– Какая я тебе мать, солдатик, – презрительно бросила ведьма и не без гордости добавила: – Это меня бабка научила.

– Все, Азалия Рамазановна, это конец. Никакого волшебства. Опустите руки и пройдите с нами.

– Чтобы меня на Инквизицию отвели!

– Ядрена копоть! Детей пила за милую душу? Пила! Выйти из Сумрака, кому говорю! – еще раз потребовал дядя Саша. – Покажи личико, Гюльчатай!

– Ненавижу, – оскалив гнилые зубы, гортанно проревела ведьма, когда дядя Саша и Бизон, догадавшийся принять человеческий облик и вырваться из объятий зачарованных занавесок, вместе налетели на нее и наконец обездвижили.

Я медленно поднялся с пола, усыпанного костями и осколками посуды. Сердце судорожно колотилось.

Отчаянно ревел не понимающий происходящего ребенок.

– Все, – устало отвернувшись от уже не сопротивлявшейся ведьмы, подытожил дядя Саша. – Выходим, ребята. Пацаном займитесь кто-нибудь. И Илюху из «фриза» вытащите.