— Вы да я, и нынче и вчера. Джекмен — единственный островок цивилизации вблизи от Галаада, а Галаад или ближайшие его окрестности были тем самым местом, где насиловали Энди Келлога и где нашлась машина Клэя. Келлога тоже насиловали не на улице, то есть у кого-то в том районе была как минимум хибара. Меррик или уже успел там побывать, но ничего не нашел, а потому вынужден был в Портленде трясти Ребекку Клэй, или еще не успел туда наведаться. Если нет, то он скоро туда нагрянет, но у нас пока есть шанс его опередить, хотя бы на шаг.
Впереди, поблескивая огоньками в окнах, проглянул силуэт «Блэк Пойнт инн». Друзья спросили, пойду ли я с ними ужинать, но есть как-то не хотелось. То, что я увидел в подвале, вообще отшибло мне аппетит. Посмотрев вслед, как они поднимаются по ступеням в вестибюль и исчезают в баре, я поехал обратно домой.
В дверях я нашел записку от Боба Джонсона, сообщающую, что Уолтер у них. Ну и ладно, пусть пока побудет там. Обычно они укладывались рано, даром что Шерли, жена Боба, из-за артрита засыпала трудно и ее часто можно видеть у окошка за чтением, с приделанным к книге ночничком, чтобы не будить мужа, или просто наблюдающей, как темнота медленно перерастает в рассвет. В любом случае я не хотел их будить ради сомнительного удовольствия дать зимней ночью своей собаке поощрительную прогулку. А потому я запер двери и тихонько поставил подборку Баха, подаренную Рейчел в попытке расширить мой музыкальный кругозор. Я сварил кофе и сел у окна в гостиной, откуда взгляду открывались лес и водная ширь. Осознавая шевеление каждого дерева, колыхание каждой ветки, подвижное изменение каждой тени, я размышлял при этом о путях ячеистого мира, что вновь сводил мою тропу с тропой Коллектора. Математическая выверенность музыки Баха на удивление контрастировала с нелегким спокойствием моего дома. Сидя в темноте, я ощущал, что Коллектор меня страшит. Я считал его охотником, но в том безоглядном стремлении к немолчному выслеживанию было что-то поистине зверское. Мне он виделся человеком, которого вопросы морали особо не тяготили. Впрочем, не совсем так: правильнее сказать, что им двигала своя странноватая нравственность, но была она опоганена и отталкивала уже видом тех сувениров, что он собрал в своей коллекции. Быть может, ему нравилось притрагиваться к ним в темноте, вспоминать некогда олицетворявшие их жизни, течение которых оказалось прервано. Была в этом для него своего рода лакомая чувственность сродни сексуальной. Деяния, что он вершил, доставляли ему удовольствие, и тем не менее назвать его простым убийцей было бы неправильно. Для этого он чересчур сложен. Все убиенные им люди совершили нечто заставившее его на них ополчиться, восстать. Если те люди подобны были Джону Грейди, то получается, они совершили грех, который нельзя стерпеть, а уж тем более простить.
Но кто именно не мог стерпеть того греха? Сам Коллектор? Разумеется. Но ведь он вроде как считал себя лишь исполнителем чьей-то чужой, вышестоящей воли? В своем убеждении он, может статься, заблуждался, но именно оно давало ему ту властность и силу, вымышленную или какую иную.
Ясно, что ключом здесь является Элдрич: именно он обеспечивал ему объекты недвижимости — базы, с которых ему сподручней вторгаться в мир и вершить дела, для которых он был якобы призван. Дом в Велчвилле был приобретен еще задолго до того, как замаячила перспектива выхода Меррика на свободу. Правда, в предшествующий период Коллектор успел заняться делом Грейди и умыкнул зеркало, что висело теперь в подвальном шкафу, искаженно отражая мир, так или иначе соответствующий видению Коллектора, а также предметы в том обнаруженном кладе, молчаливо свидетельствующие о том, что он приложил к этому миру руку и где-то в других местах. Но ничто не объясняло, отчего Коллектор вызывает у меня такую настороженность или почему при мысли о нем у меня возникает страх за свою безопасность.
В конце концов я встал со стула, перебрался в кровать и лишь в крепчающих объятиях сна понял причину своего страха перед этим человеком. Он всегда выискивал, выщупывал, пребывал в безотлучном поиске. По каким критериям он определял людскую греховность, я не мог взять в толк; страх был в том, что меня он мог осудить по тем же принципам, по каким осуждал остальных. Он мог счесть меня в чем-нибудь повинным и явиться наказующим Бичом Божиим.
Той ночью мне приснился давний сон. Я стоял у озера, воды которого пламенели, но во всем прочем пейзаж был плоским и пустынным, а земля твердой, почерневшей. Возле меня стоял и скалился некто тучный, с шеей, раздутой лиловым зобом; в остальном же кожа у него была матово-бледной, словно кровь не могла растекаться по жилам, — да и зачем вообще мертвым кровь?
Вместе с тем этого жирного слизня нельзя назвать и мертвым, так как живым он, по сути, не являлся никогда. Он что-то говорил, но доносившийся до меня голос не соответствовал движению его губ, и слова изливались потоком ископаемых языков, давно изжитых из памяти людской.
За ним стояли другие фигуры, и я знал их по именам. Знал всех наперечет.
Изливались гортанные созвучия, и я каким-то образом их понимал. Я оглянулся назад и в горящих водах озера увидел свое отражение, поскольку сам был с ними единым. И они звали меня «брат».
В сонном окраинном местечке по дорожке из гравия поднималась фигура, приближаясь к скромному дому на отшибе. Фигура близилась от дороги, со стороны которой, что примечательно, не доносилось никакого шума мотора, возвестившего бы о прибытии пассажира. Сальные волосы человека были гладко прилизаны, на нем болтались темное заношенное пальто и темные штаны. В одной руке розово тлела сигарета.
Когда до дома оставалось всего ничего, он приостановился и, встав на колени, вкрадчиво повел пальцами по гравию, обводя контуры едва заметной вмятины, после чего выпрямился и вдоль строения продвинулся к внутреннему дворику, нежно ведя пальцами левой руки по сайдингу (сигарета была уже надежно затушена в траве). Вот он подобрался к задней двери и, изучив замок, вынул из кармана связку ключей и одним из них аккуратно открыл дверь.
По дому он ступал, постоянно выискивая, касаясь пальцами, кропотливо исследуя; чуть подняв голову, осторожно нюхал воздух. Вот он открыл пустой холодильник, пролистнул страницы старенькой Библии, молча впился глазами в пылевые отметины в бывшей столовой и так шаг за шагом добрался до дверцы в подвал. Ее он тоже отомкнул и сошел в свое последнее сокровенное место, пока еще не выказывая никакого гнева к имевшему место вторжению. Он потер пальцами ручку метлы и остановился, когда увидел точку, за которую черенок держали чужие руки. Он опять наклонился, принюхиваясь к крупицам чужого пота, вбирая в себя запах человека, с тем чтобы суметь его потом узнать. Запах был незнакомый, как и второй, уловленный рядом с дверцей в подвал.
Один из них ждал здесь. Один ждал, а двое спускались.
Но один из тех, что спускался…
Наконец он приблизился к массивному шкафу в углу и, повернув в замке ключик, открыл дверцы. Обвел глазами коллекцию, чутко высматривая, не пропало ли чего, не смещен ли хотя бы один из предметов. Нет, все в целости. Придется, разумеется, все переместить, хотя часть его клада чужаки обнаруживают уже не впервой. Мелкое неудобство, только и всего.
Ущербное зеркало влекло его лицо, словно магнит, и он на секунду вперился в свое неполное отражение — волосы и краешки висков различались в уцелевшей части стекла, остальные черты оплавленно пузырились или терялись на оголенном дереве. Он задержал пальцы на ключе, лаская его и чувствуя трепет вибрации, курсирующей из самых что ни на есть глубин. Вот он сделал заключительный вдох и наконец распознал третий запах.
Коллектор осклабился.
Глава 22
Я пробудился. В доме по-прежнему темно и тихо, только тишина эта не пустая, а какая-то гнетущая. Что-то касалось моей правой руки. Я попробовал ею шевельнуть, но запястье почти тут же перемкнуло.