— Что он может любить вас обоих. Что вы вместе разберётесь с этими.

— Мы бы сделали это, — говорю я, смотря в её глаза и чувствуя себя смущённо и одновременно рассержено.

Она встаёт, пересекает внутренний дворик и поднимает крышку гриля, чтобы перевернуть стейки.

Моё праведное негодование возрастает, когда я допиваю вино. Как она посмела усомниться в силе нашей любви? Как она посмела усомниться в отношениях, у которых даже не было шанса?

— Зачем ты мне сказала это? — спрашиваю я. — В чём смысл?

Она оборачивается, выражение её лица сочувствующее, но не сожалеющее.

— Потому что ты горюешь уже два года.

— И что с того? — спрашиваю я, язвя.

— Так легко идеализировать кого-то, кто мёртв, чтобы сделать свою жизнь святилищем для них.

— Думаешь, было легко потерять своего жениха? — спрашиваю я, вскакивая на ноги. — Потерять любовь всей моей жизни?

— Нет, — тихо отвечает она. — Думаю, это было мучительно.

— Тогда…?

— Джем не был богом, — шепчет она, слёзы катятся по ее щеке. — Он был прекрасным и чистым… но он был не без греха, как и все остальные. Он предложил тебе своё сердце, но его душа уже принадлежала лесу, Бринн. Всегда.

«Моя душа принадлежит Катадин… Ну, во всяком случае принадлежала, до того, как я отдал её тебе».

Теперь я вспоминаю слова, слышу их в своей голове — то, как первая половина предложения была произнесена с благоговением, в то время как вторая половина была сказана легко и сладко, когда он потрепал меня по щеке.

— Он любил меня, — хнычу я.

— Да, любил.

— Мы бы сделали это.

Она смотрит на меня, её глаза грустны, а её молчание говорит красноречивей всяких слов.

— Мы бы с этим разобрались, как он и сказал! — настаиваю я.