Блин, а прямо в точку! Не знаю, про что эта песня – вроде как про какого-то волшебника, раз там про начерченный мелом круг. А что там дальше? Кажись, про право выбора и монету, вставшую при этом на ребро. Вот мы, наверное, как та монета на ребре – стоим и не знаем, куда свалимся: в сторону смерти или в сторону жизни.
Может, и не стоим, а катимся, но разницы большой нет…
Но немцы про нас не забыли, они просто отвлеклись. Оттого утро началось с ураганного огня, которым с дота смело всю маскировку. В дот было еще несколько попаданий, кажется, два, но он выдержал. А так: кромешный ад, лампы то и дело гаснут, дот качается, по ушам бьет, как молотом, дышишь сплошной пылью и гарью, которую засасывает вентиляция… Я додумался открыть рот, оттого стало чуть легче. Так и сидел, рот раскрывши. Егор во время маленького антракта спросил, чего это я варежку раззявил. Я ему и ответил, что так ушам легче, такое у взрывников и пушкарей принято. Он при следующем припадке ярости у немцев так и сделал и сказал потом, что действительно легче стало.
Когда налет закончился, двух вторых номеров Волох отправил в траншею, чтоб осмотрелись и исправили повреждения. И я в их число попал и увидел, что взводный чрезмерный оптимизм проявил. То, что мы накопали, полузасыпано. Брустверы и задние валики покорежены, а одна из открытых площадок вообще в воронку превратилась. Дот с тыла оголился, как кормовая часть у павиана, – весь бетон наружу. Щепки от внутреннего каркаса маскировки засыпали все вокруг.
Но бетон, хоть и оголился, практически целый – глубоких выбоин нет. В общем, надо всем за лопаты браться и копать отсюда и до обеда. А копать, наверное, не придется, вон начинается стрельба – с левого фланга, от дороги и идет к нам. Я побежал обратно в дот и доложил Волоху, что там происходит и что начинается стрельба. Волох, безуспешно и с руганью крутивший ручку телефона, оторвался от него, выслушал и скомандовал мне помочь вытащить средний пулемет из амбразуры на открытую площадку и идти потом к своему пулемету. Я ответил: «Есть!» и подхватил две коробки с лентами. А пока они ставили пулемет на станок, быстро приволок еще две. Ну, на первое время им хватит, а дальше пусть сами бегают. Мне пора на свою амбразуру. Занял свое место, отдышался и тихо рассказал Егору, что я видел и что я делал. Но рассуждать о впечатлениях времени нам долго не дали. Дали команду на открытие огня. Вообще должен сказать, что все кинофильмы, что я смотрел, про команды на открытие огня неправильно рассказывают. Ну, может, в фильмах про артиллеристов они не врут, но по нашей части – совсем неправдоподобно. Потому что, командуя пулемету на открытие огня, командир должен сказать, по какой цели (пехота или пулемет), направление огня, прицел и целик, расход патронов, а потом уже скомандовать: «Огонь!» В кино обходятся только последней командой. Вообще можно разрешить расчету вести огонь самостоятельно. Тогда мы сами будем все решать с прицелом и прочим.
Стреляли мы много. Второму номеру ведь много не видно, и он бой может описать по расходу патронов и по другим признакам вроде устраненных задержек или смен воды в кожухе. От смены воды мы почти избавлены (если с открытой позиции не стреляем), так что могу сказать, что расстреляли мы шесть с небольшим лент и дважды устраняли поперечные разрывы гильз. Опять были пороховые газы, с которыми вентиляция не успевала справляться, гильзы в гильзоотводе почти что не застревали. Немцы, хоть огонь их и прижал, от атаки не отказались и старались подползти, пользуясь разными кустиками и холмиками. В принципе это была дуэль, потому что в поднятую заслонку и противорикошетные уступы амбразуры регулярно попадали пули. Когда в них попали первые две пули, я ожидал рикошета куда-то в себя или Егора. Потом было не до этого, пули рикошетили, но не в нас. Стреляли какие-то отдельные стрелки, но не снайперы и не пулеметчик. Иначе бы попали. А так мы продолжали стрелять. Пока не подошел не то танк, не то самоходка и стал бить по доту. Сначала по пулемету Бориса, потом по тыльной стене. Не знаю, отчего он потом сместился, искал ли более уязвимое место или наши пушки тоже в него стреляли. Попал он в нас раза три. Дот весь сотрясался, мы в дополнение к пороховым газам наглотались еще и пыли. Ушам было тоже больно, словно мы сидели внутри барабана, на котором били в набат, как в фильме «Огнем и мечом». Бориса побило влетевшими в амбразуру мелкими осколками, но он из строя не вышел.
Танк куда-то отодвинулся или просто перестал стрелять. Но мы попали в какую-то «черную дыру». Левая и средняя амбразуры были закрыты из-за того, что по ним стреляли, открыта была наша амбразура, и был поднят перископ, но не было видно почти ничего. Кругом – дым. Наверное, немец из танка стрелял не только фугасными снарядами, но еще и дымовых добавил. Стрелять было некуда – сплошная пелена. Волох тоже ругался, работая с перископом. Потом скомандовал приготовиться к контратаке.
Я отвлекся на проверку, сколько у меня патронов для контратаки, и не заметил того, что увидел Егор. А он, как пружиной подброшенный, вскочил и захлопнул бронезаслонку. Должен сказать, это не просто так – отпусти, и сама закрылась. Тут навык нужен. У меня так быстро бы не получилось. И вслед за этим в заслонку как ломом вдарило.
Егор заорал: «Ура!» и от избытка чувств врезал мне по плечу не хуже, чем эта хрень по заслонке. Я глядел на него и не допирал. То есть я уже понял, что он что-то важное сделал, что аж самому стало радостно, но что конкретно? А, вот теперь чувствую, теплее стало. И сильно. Ай да Егор! Горели бы мы сейчас в адском пламени неугасимом, если бы не он! Но я уже это думал на бегу, выскакивая из дота, потому что комендант подал команду на контратаку. Так что сейчас мы контратаковали вчетвером под командой Островерхова – он, два вторых номера и Паша Черный. Моня уже распахнул дверь и прикрывал нас, стоя наготове у амбразуры. Мы вылетели из дота, разворачиваясь влево, и попали почти в сплошную пелену дыма. Вокруг была перестрелка, только фиг поймешь, что, где и как. Можно было только понять, что справа работает наш «максим», а чуть левее – явно немец, потому что он стрелял на слух чаще. Куда ж атаковать? Я вскочил на кучу земли, явно выброшенную взрывом, чтоб оказаться выше дыма и увидеть, где немцы. От удара в голову сознание погасло.
Очнулся я от запаха нашатыря, который мне кто-то подсунул под самый нос. Я чихнул и… очнулся. Только возвращение обратно в сознание сопровождалось головной болью и тошнотой. На секунду я даже подумал, что сейчас вытошнит, но обошлось. Глаза разлепились, и я увидел Моню и ватку с этой отравой в его забинтованной руке. А, ну да, я здесь, на второй линии обороны, двадцать первого августа после не очень удачной для меня контратаки. Не мешало бы знать, сколько я валялся в отключке и что мне конкретно отбило. Потянул к лицу правую руку, она поддалась и коснулась лица. На лице – только следы контратаки на Дубровку, ничего нового в этой контратаке не прибыло и не убыло. Зато на лбу под пальцами чувствительно, хотя и терпеть можно. И каски нет. Левая рука тоже работает. Сейчас попробую встать…
– Э, Саш, ты не очень геройствуй и не вскакивай, а то в обморок свалишься!
– Моня, глянь, что там со мной…
– Пулю в каску заработал, сейчас покажу, какая там вмятина. На лбу ссадина. А ранений в других местах нет. Зато контузия налицо.
Ногами шевелить могу. Зато перед глазами немножко плывет. Но ничего, это уже не первый раз мозги сотрясает. Можно даже привыкнуть. Вспомнились такие стихи:
Полежать после сотряса очень не мешает, правда, три недели, как обычно медики предлагают, – это перебор. На такой срок залегают только те, кто кого-то под статью подвести хочет, – вот, мол, я лежал двадцать один день в больнице, значит, мне здоровье капитально подорвали. Тут я представил себе, что иду в полицию, в департамент противодействия экстремизму, заяву на Гитлера писать про нанесение тяжких телесных, и заржал. Моня забеспокоился, чего это меня после контузии на «хи-хи» пробивает, но я ему пояснил, что все в порядке. Смешное вспомнилось, и все.
Я потихоньку отходил от контузии и узнавал, что произошло, пока я валялся в отключке. А дела были не здорово хорошие. Пулемет из средней амбразуры, что был на открытой площадке, разбило. Только на металлолом теперь. Пулемет из левой амбразуры побит осколками, кожух потек. Наш с Егором – вроде живой. Волоху стало плохо, и его фельдшер увез в санитарной двуколке. Взводом командует пока Островерхов, он не ранен. Двое убиты, четверо ранены. Это не считая меня. Троих уже увезли медики, остались только Паша, которому зацепило шею, и я. Моня себя тоже раненым не считает, хоть у него и ладонь порезана в прошлой контратаке. Дот сильно побит, но пока стоит. Патронов еще много, а вот связи давно нет. Федор Ильич ушел к ротному. Тут Моня перешел на шепот и сказал, что пехота, которая нас прикрывала со стороны Кингисеппа, отходит. Та, что была в траншее перед дотами, еще пока там, но ее очень мало – почти совсем никого не осталось.
Да, еще одна такая атака с контратакой – и нету взвода. А с одним пулеметом обороняться – замучаешься таскать его с позиции на позицию и из одной амбразуры в другую. Тем более что снятие со станка тоже не две секунды занимает. А пока снимаешь-ставишь, немцы увидят, что пулемет отмалчивается, и сами атакуют.
Я попробовал встать и чуть не грохнулся. Сел (фактически свалился) и вторую попытку предпринял, опершись на винтовку. Так, конечно, тоже шатало, но уже стоял. И организм потихоньку осваивался и с силами собирался. Немного набравшись тех самых сил, поковылял к Егору. Он пытался разобрать пострадавший пулемет в левой амбразуре. Я там побыл чуток, но в полутемном каземате и, наверное, из-за запаха горелого мне стало хуже, и я поковылял обратно на воздух. На ветерке уже не тошнило, как внутри. Надо уже и делами заняться. Вот посижу еще немного – и займусь набивкой лент. Надеюсь, доковыляю до лент и не упаду.
Одну ленту я успел набить до прихода Островерхова. А дальше стало не до нее.
Начался новый артобстрел, а после него – новая атака. В этот раз танков не было или атаковали они не наш дот. Атаку мы отбили только за счет того, что не жалели патронов. Егор поливал немцев длинными очередями и расстрелял восемь лент. Вода в кожухе регулярно перегревалась, и мы с Пашей заливали новую. Да и еще сверху кожух водой из ведра обливали. После второго обливания па́ру было так много, что Федор Ильич приказал больше так не делать, а то будет прямой ориентир для немецких минометчиков. Но они на сей раз были заняты и обстреляли нас уже после того, как их пехота стала пятиться, чтоб дать ей отойти. Все пока обошлось благополучно, кожух не распаялся, ствол не поплавился, два номера-«инвалида» (то есть я с Пашей) как-то справились.