– Такое лицо не забудешь, – покачала головой официантка.
– Что вы имеете в виду? – насторожился я. – Он был… – я замялся, подбирая нужное слово, – вам неприятен? Что-нибудь сказал или сделал?
– Нет-нет, – замотала головой Пернилла. – Я получила от него пятьдесят пять крон на чай. Обед стоил девяносто пять, он округлил до сотни. Но вместе с сотенной бумажкой дал еще пятьдесят крон. Вид у него, конечно, странный, но со мной он был очень мил. Он, наверное, бывал у вас в галерее, Лизен?
– Почему вы так решили? – удивилась Лизен.
– У него на столе лежали брошюры галереи «Гусь». Вы тогда, кажется, уезжали в Нью-Йорк.
Мы с Лизен вернулись в галерею и проговорили еще час. Провожая меня до машины, она вздохнула:
– А я его обнимала.
– Кого?
– Бергстрёма.
– И?..
– Он был такой горячий… будто плавился и…
– И?..
– Мне показалось, что это первые объятия в его жизни.
Я подъехал к зданию, принадлежавшему когда-то управляющему сахарным заводом в Хёкёпинге, и направился по аллее к главному корпусу. Дорога резко забирала вправо, проехав по ней полсотни метров, я поставил машину на узкой лесной тропинке. В прошлый мой приезд над головой шумели зеленые кроны, а теперь с деревьев – я так и не понял, как они называются, – облетели все листья, острые черные ветки торчали на фоне серого неба, и даже самая богатая коммуна в Швеции ничего не могла с этим поделать.
Я хотел обойти здание сзади, через лес. Я помнил террасу, на которой сидели мужчина и женщина, а также открытую балконную дверь в квартире Йоте Сандстедта. Я рассчитывал, что хотя бы одна дверь – в комнату Йоте или та, что на террасе, – не заперта и сейчас, несмотря на завывающий ветер. Пройти через ресепшен вряд ли получится, особенно если дежурила медсестра в строгом костюме.
Но я не догадался подготовиться к прогулке по лесу. Не захватил с собой даже резиновых сапог. У Арне в «вольво-дуэтте» небось лежит парочка.
Я чувствовал, что взял верное направление, но, стоило свернуть с тропинки, под ногами захлюпала болотистая жижа, едва не лишив меня ботинка. Я брел по лесу двадцать минут, прежде чем выйти к больничному корпусу, что стоял на открытой площадке. Оставалось надеяться, что старики не разглядят меня из окон слабыми глазами. Впрочем, все они, скорее всего, уже спали, а Йоте Сандстедт смотрел телевизор.
Я продвигался по темному лесу, проклиная себя за то, что не подумал о фонарике. Арне Йонссон наверняка позаботился бы и об этом.
Я приблизился к террасе и затопал ногами, стряхивая грязь. Потом подошел к балконной двери, но она оказалась заперта. Тогда я направился к торцовой стороне, куда, по моим расчетам, выходила дверь Йоте.
Уже издали увидел, что она приоткрыта. Я заглянул в комнату. Йоте Сандстедт спал все на том же стуле с резиновыми набойками на ножках. Телевизор работал. Я вытащил авторучку, сдернул дверную цепочку и осторожно вошел.