Что характерно, в римской традиции все родственники со стороны отца обращались с ребёнком по всей строгости, а родственники же по линии матери — с любовью и лаской, то же самое относится к дядям со стороны отца и матери: латинские слова, обозначающие этих родственников, имели дополнительный смысл и означали соответственно строгость и мягкость (Вейн, 2017, с. 29). Иначе говоря, отец в в прежние эпохи — это о власти, а не о чувствах (и даже не о кровном родстве).

Это намекает нам, что отец-родитель как персонаж семьи возник довольно недавно. Начнём с того, что факт биологического отцовства — довольно сложная штука. Честно говоря, просто нереально представить, как вообще исторически могло возникнуть представление об отцовстве, если учесть, что между совокуплением и родами проходят целых девять месяцев.

Юмор в том, что эксперименты показывают, как людям тяжело обнаруживать причинно-следственные связи между явлениями, если их разделяет промежуток всего в 10 секунд (Bruner, Revuski, 1961); а тут же временная задержка вовсе исчисляется месяцами. То есть обнаружение того факта, что секс приводит к зачатию — дело очень непростое, явно требующее большой интеллектуальной работы многих и многих поколений, а не какого-то одного случайного раза. Несмотря на это, многие современные представления о рождении института брака (союза мужчины и женщины) основаны на откровенно умозрительной гипотезе, что мужчина (с чего-то вдруг) захотел быть уверенным, что именно он отец детей конкретной женщины, а потому и стал образовывать с ней пару, ограничивая её сексуальные контакты с другими возможными конкурентами. Гигантская брешь данной гипотезы заключена именно в концепции отцовства — откуда конкретный мужчина мог быть в курсе того, что именно мужчины являются причиной появления детей?

Кто-то только разведёт руками и спросит "Да как же? Ведь всё очевидно" — но в том и дело, что всё совсем не очевидно, а как раз наоборот: имеющиеся на данный момент сведения приматологии (науке о приматах, кем является и человек) однозначно указывают, что у всех ближайших нам сородичей-обезьян царит промискуитет — неупорядоченные сексуальные связи. Самец спаривается со множеством самок, самка — спаривается со множеством самцов. Старые наблюдения первой половины XX века вводили учёных в заблуждение и позволяли рассуждать о «браке» у гиббонов, орангутанов, шимпанзе и горилл, но последние десятилетия показали, что это в корне неправильные описания. В реальности промискуитет царит не только у шимпанзе, но и у долго считавшихся «гаремными» горилл (где якобы один самец контролирует нескольких самок) и даже у считавшихся "преданными супругами" гиббонов — у всех них при подходящих условиях самки спариваются далеко не с одним самцом, а самцы спариваются с другими самками (см. подробнее дальше).

Но если у всех ближайших эволюционных родственников человека царят неупорядоченные сексуальные связи, то как вдруг в таких условиях предок человека однажды узнал о феномене отцовства и потому решил удерживать одну конкретную самку рядом с собой? (Зачем ему это понадобилось бы делать, это уже другой и не менее сложный вопрос). Да, никаким обезьянам отцовство неведомо. Поскольку все постоянно и неупорядоченно спариваются друг с другом, то самки однажды просто рожают. Всё. Как в таких условиях можно установить причастность самца к зачатию ребёнка? И речь не об отцовстве конкретного самца, а самца в принципе, то есть речь об отцовстве как институте. Как в условиях промискуитета можно установить, что секс ведёт к зачатию? Это нереально. Беременность и роды в таких условиях выглядят неким естественным или даже мистическим явлением (вероятно, этим и обусловлено повсеместное существование палеолетических венер — древних фигурок женщины с яркими признаками беременности; возможно, тогда роды ещё выглядели загадкой, осмысление которой граничило с религиозным культом). Каким-то образом впихнуть самца в эту схему беременности в реальности очень сложно.

Таким образом, эта популярная в мире гипотеза рождения моногамии (эксклюзивного сексуального доступа к партнёру) наталкивается на заколдованный круг, так как исходит из желания самца (с чего-то вдруг) быть уверенным в своём отцовстве, но при этом сам феномен отцовства открыть в условиях промискуитета невозможно. Проще говоря, либо всё это совсем не так, либо причина и следствие здесь поменяны местами.

Подробнее несостоятельность этой гипотезы будет раскрыта дальше, а сейчас же снова обратим внимание на уже неоднократно упомянутый факт: «отец» и «родитель», по данным лингвистики, долго не пересекались в своих значениях. Даже история отдельных народов демонстрирует нам весьма специфический подход к отцовству: в Древнем Риме биологическое отцовство не играло особой роли, куда важнее был ритуал «принятия» ребёнка — сразу после рождения ребёнка отец должен был на виду у всех поднять его на руки и тем самым показать, что он его принял. Если отец по какой-либо причине не принимал ребёнка, то его просто выкидывали в мусорную кучу. То есть самого факта рождения ещё не было достаточно, чтобы признать появления на свет наследника. "Голос крови" крайне редко звучал в Риме (Вейн, с. 25). В этом смысле «настоящее» отцовство у римлян — это всегда усыновление (даже собственного ребёнка), тогда как биологическое отцовство не играло никакой роли (Зойя, 2017). Поэтому ни в одной цивилизации мира усыновление не получило такого размаха, как в Древнем Риме, где усыновить можно было почти всё, что движется: к примеру, отец мог усыновить даже мужа собственной дочери (Вейн, с. 32), что, правда, автоматически вело к разводу последних, так как они вдруг оказывались братом и сестрой.

У некоторых охотников-собирателей феномен отцовства неизвестен и вовсе по сей день. Точнее, определённый вклад мужчины осознаётся, но весьма специфическим образом. Там считается, что женщина либо беременеет от вхождения в неё духов предков, либо же как бы беременна изначально, с рождения, а мужчина же, дальше совокупляясь с ней, лишь помогает ей кормить ребёнка в утробе (спермой), и тот в итоге начинает расти. Понятия «совокупляться» и «есть» в некоторых языках обозначаются одним и тем же словом, потому что зародыш питается именно в результате совокупления мужчины и женщины — такие представления распространены у многих племён по всему миру (Бутинов, с. 157; Панов, 2017, с. 385). Поэтому мужчина может не считаться непосредственным родителем ребёнка, он лишь помогал его кормить. "Муж должен защищать детей и заботиться о них, "принять их в свои объятия", когда они рождаются, но они — не "его" дети. Таким образом, отец — это любимый, доброжелательный друг, но не признанный официально кровный родственник детей" (Малиновский, 2011, с. 21).

В других культурах подобный взгляд на вклад мужчины в развитие ребёнка получил более специфический окрас — там с женщиной совокупляется не один мужчина, а многие. Якобы это поможет будущему ребёнку получить особые качества от каждого из них, что в дальнейшем ему пригодится. В итоге родившийся ребёнок оказывается обладателем нескольких отцов. Такой взгляд на отцовство получил название частичного отцовства или же разделённого (partible paternity, shared paternity) (Beckerman, Valentine, 2002), и на данный момент обнаружен примерно у 20 сообществ охотников-собирателей (Райан, Жета, с. 135).

Даже для Европы идея, будто совокупление-кормление плода в утробе матери влияет на развитие ребёнка, не должна казаться такой уж странной, если учесть, что ещё в XVIII веке европейцы верили, что грудное молоко нанятой кормилицы передаёт ребёнку некоторые её качества — именно поэтому выбор кормилицы осуществлялся с учётом темперамента и других личных характеристик (Бадентэр, 1995, с. 135). Такие суеверия свидетельствуют, что сам факт зачатия, в понимании людей, ещё не предопределял характеристик ребёнка, и на них ещё можно было повлиять как минимум через кормление. Схожий взгляд был и в русской деревне, где порой практиковалось вскоре после рождения «формовать» разные части тела ребёнка — задавать форму черепу, носу или ушам путём массажа или прижимания (Кабакова, 2001, с. 94; Байбурин, 1993, с. 52). То есть само зачатие непосредственно — не решало, и генетический вклад отца (или даже обоих родителей) в разных культурах понимался весьма своеобразно.

Как справедливо замечают антропологи, "общепринятое представление утверждает, что факт отцовства всегда был крайне важен для человека, что сами гены заставляют нас выстраивать своё сексуальное поведение вокруг этого принципа. Тогда почему археологические свидетельства так богаты примерами сообществ, где биологическое отцовство никого не интересовало?" (Райан, Жета, с. 41).

Описанные выше примеры заставляют посмотреть на фигуру отца в семье совсем иначе, чем в привычной нам культуре. И потому разведение термина «отец» на отца-властителя (господина семьи, домохозяйства) и отца-родителя (причастного к зачатию ребёнка) видится просто необходимым (как увидим дальше, это имеет принципиальное значение). Когда кровное родство ещё не было известно, либо же ему не придавалось значения, отец мыслился исключительно как глава своей семьи (жены и прочих членов его домохозяйства), а когда же кровное родство уже было известно, отец мыслился и как глава семьи, и как собственно родитель. Поэтому антропологи отмечают, что в каких-то культурах тесные связи плотно переплетают родителей с их детьми, а в некоторых же с фигурой отца такого не происходит (Артёмова, 2009, с. 342), то есть значимость отца да и вообще его присутствие в структуре семьи варьируют от культуры к культуре (Collier, Rosaldo, Yanagisako, 1982, p. 73; Fox, 1967, p. 39).

В связи с этим фигура отца в «семье» древности выглядит более чем туманной, а не так, как видится многим антропологам, заявляющим, будто «семья» существовала от начала времён. Утверждая так, авторы не удосуживаются объяснить, что именно они понимают под семьёй, и роль мужчины в ней. А это моменты принципиальные, ведь обыватель, сталкиваясь с утверждением, будто институт семьи древний, как и сам человеческий род, автоматически представляет семью как привычную ему, состоящую из мужа, жены и их общих детей. Но это в корне не так.

В последующих главах будет показано, что у народов Западной Евразии (а может, и всей Евразии) открытие биологического отцовства по историческим меркам, вероятно, случилось довольно недавно, и что рождение моногамии (сексуальной эксклюзивности) случилось ещё до того: то есть мужчина стал удерживать женщину рядом совсем не по причине своего возможного отцовства её детям, а по несколько иным причинам.