Вот упомянутый выше Герберт Спенсер: «Негры, отправляющиеся при любом постигшем их бедствии в лес и молящиеся о помощи духам умерших родственников, показывают этими действиями
Вот немецкий биолог Эрнст Геккель, рассказ о котором впереди: «Низшие люди (австралийцы, африканские негры, тасманийцы) со всей очевидностью близки к высшим обезьянам (горилла, шимпанзе, оранг), намного ближе, чем высшие человеческие расы»{213}.
Их менее выдающиеся (и потому давно и прочно забытые) современники вообще не стеснялись в выражениях. Один из немецких коллег Геккеля утверждал, что существуют «человеческие племена, стоящие даже ниже [некоторых] животных». Их умственные способности уступают интеллекту слонов, лошадей и собак. Бывают якобы и такие племена, которые способны к членораздельной речи не больше, чем говорящие попугаи{214}.
Нечастые, но довольно характерные социал-дарвинистские высказывания можно найти в приватных письмах Чарльза Дарвина, не предназначенных для публичного распространения. Как либерал по своим политическим взглядам, он положительно относился к свободной экономической конкуренции и критиковал профсоюзы, стремившиеся ее ограничить в интересах рабочих. Это, по мнению Дарвина, может принести «большой вред прогрессу человечества в будущем»{215}. Часто цитируют его письмо 1881 г., в котором он обсуждает многовековую борьбу европейцев с турками, скорее всего, под впечатлением событий недавней Русско-турецкой войны:
Вспомните, как еще несколько веков тому назад народы Европы рисковали оказаться под властью турок и как смешна подобная идея сейчас! Более цивилизованные так называемые кавказские расы победили турецкую дыру (the Turkish hollow) в борьбе за существование. Глядя на мир в недалеком будущем, [мы увидим] сколь бесконечное число низших рас будет уничтожено высшими цивилизованными расами по всему миру{216}.
Он совсем не радовался гибели «низших рас» и не воспевал «бремя белого человека», миссия которого – нести свет культуры и цивилизации отсталым «дикарям»{217}. Скорее, Дарвин с грустью констатировал исторический факт истребления одних рас другими, что, однако же, представлялось ему неизбежным, вполне соответствующим предсказаниям его теории.
Но даже будь Дарвин абсолютно аполитичен, он и его учение были просто обречены оказаться в интеллектуальной ловушке социал-дарвинизма. Мина замедленного действия заложена в самой его теории, требовалось лишь развить ее логически. Если человек – всего лишь один из видов животных, возникший в ходе биологической эволюции (отрицать это решительно невозможно), то он должен подчиняться тем же эволюционным законам, что и прочие живые существа. На неизбежность социал-дарвинизма указывает сама быстрота, с которой он возник. Если оставить в стороне Спенсера, то победное шествие социал-дарвинизма по Западной Европе началось уже через три года после опубликования «Происхождения видов». А завязался этот исторический сюжет с того, что французы называют
Дарвин очень хотел, чтобы «Происхождение видов» было издано на французском, но долго не мог найти переводчика, раз за разом отсеивая предложенных кандидатов. Одному оказался не по зубам перевод научной терминологии, другой был на дурном счету у парижских издателей за свою близость к социалистам (включая Александра Герцена, русского эмигранта, обитавшего в Лондоне){218}. Наконец Дарвину удалось найти француженку Клеманс Огюстин Руайе (1830–1902), жившую в то время в Швейцарии (рис. 5.2).
Это была личность во всех отношениях незаурядная{219}. Она представляла собой редкий в те времена и сильно раздражавший многих тип ученой женщины, самостоятельно мыслящей и смело вторгавшейся в сферы, которые считались безусловной привилегией мужчин. Недаром Руайе стала одной из первых активных сторонниц и пропагандисток феминизма. Она преподавала музыку и иностранные языки, а увлекшись естественными науками и политической экономией, обратилась к книгам Ламарка, Лайеля и Мальтуса. В начале 1860-х гг. Клеманс уже выступала с публичными лекциями по естествознанию и философии в Париже, Брюсселе и Лозанне. Публицист Константин Скальковский (мы с ним встречались в прошлой главе), считавший себя тонким знатоком женского пола, рассыпался в комплиментах, отмечая, что Руайе отличают «высокий ум и громадная эрудиция, которые, может быть, никогда еще не давались женщине»{220}. Он же привел слова некоего «бельгийского экономиста», писавшего, что «хотя теории этой девицы и весьма нескромны, но жизнь ее, напротив, отличается скромностью».
Рис. 5.2. Слева – Клеманс Руайе в период работы над переводом «Происхождения видов». Справа – она же глазами карикатуриста в 1881 г.{221}
Усвоив труды Ламарка, «скромная девица» стала убежденной эволюционисткой и, по ее собственным словам, «взялась за перевод книги Дарвина, потому что она давала новые доказательства в пользу моих положений»{222}. Но дело было не только в науке. Под влиянием философии французского Просвещения Руайе резко критически относилась к религии и церкви, что протестантской, что католической. Эволюционизм, который она пропагандировала в своих лекциях, был дерзкой вылазкой против консервативных обывателей, заваливших ее «анонимными письмами и карикатурами»{223}. Как и для Дмитрия Писарева в России, «Происхождение видов» стало для Руайе настоящей находкой. В своей автобиографии, написанной от третьего лица, она сообщает:
Эта смелость в женщине, дерзнувшей противоречить натуралистам того времени, обсуждалась всеми швейцарскими сектами. Это казалось им ударом по религиозным формулам. Именно в ответ на их критику Клеманс Руайе перевела работу Ч. Дарвина{224}.
Но если бы только перевела! Клеманс Руайе решилась выступить в роли незваного соавтора Чарльза Дарвина. Она снабдила перевод, опубликованный в 1862 г., собственными примечаниями, изменила название дарвиновского труда (он стал называться «О происхождении видов, или Закон прогресса живых существ»), а главное – сочинила предисловие длиной в 60 страниц, которое Климент Тимирязев позднее расценил как «каннибальское». В нем Руайе прямо призывала распространить принципы дарвинизма на человеческое общество, подчеркивала природное неравенство, даже неравноценность людей, выступая против эгалитаризма и поддержки «слабых», потому что это «ослабляет расу». Теория Дарвина, по Руайе, доказывает правоту и полезность неограниченной конкуренции в обществе – мысль, которая позже так понравилась американским миллионерам. Все это было густо сдобрено антирелигиозной и антицерковной риторикой. Уже в первой фразе своего предисловия Руайе заявляла, что верит в откровение, но не божественное, а в «откровение человека самому себе», создаваемое прогрессом естественных наук, ведущим к постепенному отказу от древних заблуждений. Она писала о вреде христианской морали, которую призвано заменить новое учение – дарвинизм. Его биологической сущности в предисловии Руайе отвела всего пять страниц.
У Дарвина было много поводов огорчаться этим переводом. Французский читатель получил главный труд его жизни в обертке из совершенно чуждых Дарвину мыслей и намерений. Благовоспитанный викторианец, он совсем не желал выступать против церкви как общественного института, чуждался антирелигиозных памфлетов и тому подобной литературы. В довершение всего Руайе, слабо разбиравшаяся в зоологии и палеонтологии, внесла в свои примечания нелепые фантазии вроде истории о летучих рыбах, которые благодаря естественному отбору якобы эволюционировали прямиком в летающих ящеров. Отсутствие палеонтологических доказательств ее ничуть не смущало. По ее мнению, трупы этих летающих рыб и ящеров падали в воду и там без остатка уничтожались падальщиками, а значит, ископаемые остатки и не могли сохраниться.
Не в характере Дарвина было шумно протестовать, публиковать открытые письма или судиться с переводчицей. Он изливал свое разочарование в переписке с друзьями и коллегами, но, конечно, не мог остановить распространение социал-дарвинистских идей. Особенно благодатную почву они обрели в Германии, где жил и действовал самый яркий и знаменитый пропагандист дарвиновской теории, слава которого в Европе намного превосходила известность Руайе.
Эрнст Генрих Геккель (1834–1919) был крупным зоологом и очень приличным рисовальщиком, а по складу характера – энергичным общественником, стремившимся влиять на умы человеческие, особенно в сферах морали, религии и политики. Большинство ученых – узкие специалисты, опасающиеся вторгаться в сферы, лежащие вне их профессиональной компетенции. Геккель был не из таких. Он любил высказываться на философские и религиозные темы и даже претендовал на роль основателя новой религии –
Бурный темперамент частенько подводил Геккеля, и его то и дело заносило на поворотах, так что большинство новых теорий, которыми он буквально фонтанировал, очень быстро очутились на кладбище научных ошибок. Но высказанных им за долгую жизнь идей было так много, что даже небольшой процент оказавшихся верными обеспечил Геккелю вечную память в истории биологии. Как астроном, вычисляющий положение на небе еще не открытой планеты, он «вычислял» существование в далеком прошлом неведомых палеонтологам видов, которые
Это предсказание блестяще подтвердилось еще при жизни Геккеля, когда в 1891 г. голландский врач Эжен Дюбуа отыскал ископаемые кости питекантропа на острове Ява.
Рис. 5.3.
Конечно, ученый с таким складом ума и характера не мог не поддаться социал-дарвинистскому соблазну. Существование в мире победителей и побежденных, счастливчиков и неудачников, аристократов и люмпенов казалось Геккелю вполне закономерным. Он отвергал традиционную христианскую мораль за ее проповедь жалости к нищим и убогим, призыв возлюбить даже врагов своих. С научной точки зрения, утверждал Геккель, это противоестественно. «Биологически менее ценные» жизни надо если не уничтожать физически, то хотя бы ограничивать в размножении, дабы они не составляли конкуренцию более достойным. Социал-дарвинизм в исполнении Геккеля был аристократическим учением, в котором он видел противоядие от «социалистической уравниловки»{227}.