Как выражался Нестор-летописец, «се начнем повесть сию». Для затравки несколько ярких цитат.
У дикарей слабые телом или умом скоро погибают и переживающие обыкновенно одарены крепким здоровьем. Мы, цивилизованные люди, стараемся по возможности задержать этот процесс вымирания; мы строим приюты для слабоумных, калек и больных; мы издаем законы для бедных, и наши врачи употребляют все усилия, чтобы продлить жизнь каждого до последней возможности. ‹…› Таким образом, слабые члены цивилизованного общества распространяют свой род. Ни один человек, знакомый с законами разведения домашних животных, не будет иметь ни малейшего сомнения в том, что это обстоятельство крайне неблагоприятно для человеческой расы. ‹…› Стало быть, мы должны переносить безропотно несомненно вредные последствия переживания и размножения слабых. Существует, по-видимому, только одно средство задерживать их размножение, именно чтобы браки между больными и мало одаренными членами общества были реже, чем между здоровыми.
[Война – это] сама жизнь. ‹…› Чтобы мир существовал, нужно есть и быть съеденным. И лишь воинственные нации всегда процветали, нация умрет, как только разоружится.
Рост крупного бизнеса – это попросту выживание самого приспособленного. ‹…› Вырастить великолепную и благоухающую розу «Американская красавица» доставляющую столько радости своему обладателю, можно только, принеся в жертву растущие вокруг молодые бутоны. И это не [присущая] бизнесу злая тенденция, а действие закона природы, божьего закона.
Эти высказывания принадлежат людям очень разным как по роду их занятий, так и по степени влияния на умы. Но все они говорят, в сущности, об одном: человеческое общество, как и живая природа (по Дарвину), – театр вечной и бескомпромиссной борьбы. Интересы индивидуума в ней приносятся в жертву ради процветания сообщества, к которому он принадлежит: нации, расы, класса, корпорации. Сообщества эти тоже нещадно конкурируют между собой. Слабый, сирый и убогий обречен уступить свое место под солнцем сильному, нахрапистому и эффективному. Это фундаментальный закон природы (если угодно – «божий закон»), а одновременно важнейший двигатель прогресса, ценности столь высокого ранга, что ради нее можно отдать на заклание тысячи и миллионы жизней. Возможно, не совсем приятно, но вполне справедливо. Вера в прогресс, как хорошо известно, – одна из характернейших черт европейской цивилизации, какой она была лет полтораста тому назад (рис. 5.1).
Если коротко, социал-дарвинизм в любой его форме и разновидности предполагает, что принципы естественного отбора и борьбы за существование могут применяться к человеческому общежитию и объяснять, оправдывать самые темные его стороны, объявляя их полезной для общего блага необходимостью. Логично, разумно, правильно? Слишком многим в конце XIX и начале XX в. казалось, что да. И в числе этих многих были не только «диванные» мечтатели, но и совершенно конкретные практики, имевшие в своем распоряжении броненосцы, крупповскую сталь и удушающие газы.
Рис. 5.1. Наглядное пособие по социал-дарвинизму. Слева – изображение «пищевой пирамиды» из школьного учебника биологии, справа – расхожий образ «пирамиды» в человеческом обществе, представленный на многих веб-сайтах
Назову авторов приведенных выше цитат. Первая взята из книги Дарвина «Происхождение человека»{200}. Вторая, как утверждают биографы, принадлежит французскому писателю Эмилю Золя{201}. Автор третьей – нефтяной магнат Джон Рокфеллер – младший{202}, чей отец печально известен брутальными методами, которыми он добился монопольного положения на нефтяном рынке Америки. Имя Джона Рокфеллера – старшего стало нарицательным для супербогачей и «акул капитализма». Сам он, как рассказывают, не читал ничего, кроме Библии, но сын его был достаточно подкован в науках, чтобы ссылаться на законы природы и дарвиновские идеи («выживание самого приспособленного»). И он не исключение: оправдываться естественными законами борьбы за существование любили и другие крупные американские магнаты того времени – банковские, железнодорожные, сталелитейные… Дарвинизм, усвоенный в самом элементарном виде, помогал этим людям не только рассуждать о причинах собственного успеха (мы самые приспособленные, оттого и победили), но и оправдывать любые средства его достижения. Что, будем справедливы, не мешало многим из них, тому же Рокфеллеру-старшему, тратить огромные суммы на благотворительность, основывать существующие и по сей день общественные институты – музеи, университеты, библиотеки, обсерватории.
Я мог бы привести еще десятки подобных цитат, но довольно слов, посмотрим на конкретные дела, которые за ними следовали, большие и малые.
● Март 1878 г., Франция. Два образованных молодых человека, Эме Барре и Поль Лебье, повторяют «подвиг» Родиона Раскольникова, убивая старуху-молочницу, чтобы добыть грабежом средства на издание журнала. На суде они ссылаются в свое оправдание на теорию Дарвина, но это не помогает – оба отправлены на гильотину{203}.
● Вторая половина XIX в., Новая Зеландия. Европейские колонисты (пакеха) ведут ожесточенную борьбу с туземцами-маори за плодородные земли, что часто сопровождается физическим истреблением аборигенов. Местные «теоретики» оправдывают это неизбежностью вымирания «низших» рас, вступивших в контакт с «высшими», что, по их мнению, вполне соответствует «духу великого произведения мистера Дарвина». Один из них называет уничтожение маори своим «научным долгом» (scientific duty){204}.
● В 1930-е гг. буквально все скандинавские страны (Дания, Норвегия, Швеция, Финляндия, Исландия) принимают законы о принудительной стерилизации некоторых категорий населения, признавая право государства вмешиваться в частную жизнь граждан на физиологическом и анатомическом уровне. За два десятка лет до этого в США активно стерилизуют так называемый «нежелательный элемент» – насильников, хронических алкоголиков, умалишенных. Все это обосновывается правом нации на защиту от «вырождения»{205}.
Современные историки – французские, американские, шведские, финские – повествуют об этом со смесью негодования и изумления. Им трудно поверить, что в их странах сравнительно недавно могли происходить такие события, которые к тому же обосновывались и оправдывались ссылками на «респектабельные» научные теории. Но таков был дух новой эпохи с ее культом рационального знания и высочайшим статусом науки в обществе. Особенно это впечатляет, если вспомнить, что двумя-тремя веками ранее в тех же государствах подобные жестокости оправдывались апелляцией к Библии или «божественному праву» монархов распоряжаться жизнями своих подданных. А 100–150 лет назад геноцид и медицинский произвол стали чинить во имя науки.
И здесь я подхожу к едва ли не самому «проклятому» вопросу научной этики, проблеме, которую невозможно раскрыть во всей полноте на страницах этой книги. Разве что пройти по касательной, чиркнуть «блинчиком» по водной глади, скрывающей под собой марианские впадины. Речь идет о моральной ответственности ученого за возможные последствия его исследований, в том числе такие, о которых он и не помышлял, трудясь в своей лаборатории или тихом уютном кабинете. Особенно остро этот вопрос встал после изобретения и боевого применения атомной бомбы. Как известно, один из ее создателей заявил, что это была всего лишь «хорошая физика» и поэтому угрызения совести его не мучают{206}.
Кратко и метко суть проблемы выразил Игорь Губерман:
Понимал ли Дарвин «взрывоопасность» своей теории, или, ставя вопрос иначе, предвидел ли он рождение чудища, которое присвоит себе его доброе имя? Судя по тому, как аккуратно, не сделав даже намеков, он обошел в «Происхождении видов» все темы, связанные с возникновением
Большинство историков науки, исследовавших этот вопрос, считают, что в данном случае Дарвин, как Ванька Морозов в песенке Булата Окуджавы, «ни в чем не виноват». В качестве доказательств они ссылаются на его гуманистические взгляды, например решительное неприятие рабства, а также тот факт, что типичные для социал-дарвинизма идеи высказывались некоторыми мыслителями и политиками задолго до опубликования дарвиновской теории. А сколько несознательных, стихийных «социал-дарвинистов» знает история человечества? Ими были древние спартанцы и римляне, умерщвлявшие «неудачных», по их мнению, младенцев сразу после рождения. Из современников Дарвина историки особо выделяют Герберта Спенсера, одного из самых популярных и влиятельных социологов и философов той эпохи. Его с полным основанием называют «социал-дарвинистом до Дарвина»{207}. Еще в 1852 г. он вполне по-мальтузиански писал о том, что извечная нехватка продовольствия и голод – это зло, благотворное для человечества, ведь оно стимулирует прогресс нашего вида и в каждом новом поколении отбирает лучших для выживания. За несколько лет до Дарвина Спенсер рассуждал о борьбе за существование{208}, а после выхода в свет «Происхождения видов» сокрушался о том, что не догадался распространить принцип отбора на живую природу, уступив лавры создателя теории эволюции другому. При этом Спенсера нельзя назвать бездушным и аморальным человеком – он ратовал за помощь бедным, был пацифистом и, подобно Дарвину, решительно выступал против рабства. В том и заключалась дьявольская двусмысленность социал-дарвинизма, что он, словно гетевский Мефистофель, считал себя частью силы, творящей зло, которое в итоге оказывается добром.
Я бы сказал, что социал-дарвинизм как особый взгляд на человеческое общество существовал давно, но до появления теории Дарвина не имел ни имени, ни подходящей теоретической основы. Дарвин, сам того не желая, предоставил ему и то и другое{209}. Кроме того, он был человеком своего времени и отчасти разделял бытовавшие в его социальном окружении, научном и вненаучном, (пред)убеждения и предрассудки, поэтому в сочинениях Дарвина можно найти вполне социал-дарвинистские высказывания. Одно из них я привел в начале этой главы. Рабство возмущало Дарвина как чудовищное насилие над волей и свободой человека, но при этом он был уверен, что расы «по природе» не равны между собой и их можно выстроить на лестнице совершенства от «низших к высшим». Как и почти все европейские натуралисты того времени, он признавал, что верхнюю ступень этой лестницы занимает «белая», или кавказская, раса, а далеко внизу, у ее подножия, безнадежно копошатся всякие там «цветные», в первую очередь «черные» племена.
Повторюсь, это был научный мейнстрим позапрошлого века{210}. Из откровенно расистских высказываний, которые позволяли себе крупнейшие, самые продвинутые биологи и социологи позапрошлого столетия, можно без труда составить небольшую антологию.
Вот Жорж Кювье, величайший зоолог и анатом первой трети XIX в.: «Самая низкая человеческая раса, раса негров, облик которых наиболее близок к облику неразумного животного и ум которых нигде не развивается настолько, чтобы достигнуть… малейшей видимости последовательного знания»{211}.