Чтобы не прыгнуть с разбегу на те же грабли, Дарвин решил подавить будущих оппонентов горами фактов, сопоставлений, выводов, полученных из самых разных областей знания: палеонтологии, биогеографии, эмбриологии, сравнительной анатомии, зоопсихологии. Все они, приведенные в систему, логично изложенные, свидетельствовали в пользу трансмутации видов. Пригодились и практические сведения, полученные от селекционеров, занимавшихся выведением и улучшением пород домашних животных и сортов культурных растений. В селекции Дарвин видел нечто вроде рукотворной эволюции и уделял ей очень много внимания.
Ползи, улитка, по склону Фудзи!
«Улитка»-Дарвин ползла вверх по склону медленно и задумчиво, то и дело останавливаясь или отклоняясь вбок от тропинки, ведущей к вершине.
В 1846 г. Чарльз неожиданно прерывает работу над своей эволюционной теорией и долгих восемь лет занимается классификацией усоногих раков – морских беспозвоночных, приличную коллекцию которых он собрал в кругосветном путешествии. Странное решение – но только на первый взгляд. Видимо, Дарвин осознал, что своим ученым коллегам он известен прежде всего как автор трудов по геологии. А трансмутация видов – это проблема в основном биологическая. Вот почему он взял такую длительную паузу, потратив ее на написание фундаментального, чисто зоологического труда об усоногих. После того как в 1854 г. его сочинение вышло в свет, Дарвин мог быть уверен, что теперь ни у кого не повернется язык назвать его профаном в биологии. Действительно, некоторые критики потом искренне сожалели о том, что столь серьезный и авторитетный исследователь создал такую «ужасную» гипотезу, как эволюция путем естественного отбора.
Работая с усоногими, Дарвин приобрел драгоценный опыт практического изучения животных, опыт работы над «вечным» вопросом биологической классификации – что такое вид и как однозначно отделять один вид от другого. Вопрос, кстати говоря, не решенный окончательно и до сих пор. Удобно иметь дело с хорошо различающимися существами: белый медведь и бурый медведь, сорока и ворона, хвощ полевой и хвощ лесной… Они явно принадлежат разным видам, это заметит даже неспециалист. А как быть, если изучаемые особи различаются лишь мелкими признаками, числом и строением каких-нибудь щетинок или усиков, да и сами эти признаки все время изменяются, норовя плавно перейти от одного состояния к другому? В этом случае проблема распределения особей по видам чрезвычайно усложняется.
В письме к ботанику Джозефу Хукеру Дарвин так рассказывал о своих занятиях усоногими:
Описав серию форм как отдельные виды, я рвал свою рукопись и делал из них один вид, снова рвал и делал их отдельными, а затем опять объединял (такие случаи со мной бывали); я скрежетал зубами, проклинал виды и спрашивал, за какие грехи я осужден на такие муки{78}.
Хукер был одним из тех немногих, кого ученый в конце концов посвятил в тайну своих эволюционных штудий. И не только посвятил, но и сумел убедить в своей правоте. В этот избранный круг посвященных вошли еще несколько особенно доверенных лиц – геолог Лайель, зоолог и анатом Томас Хаксли, американский ботаник Аза Грей (по переписке). Научная революция готовилась по рецептам революции политической: строгая конспирация, вербовка надежных соратников, долгая и упорная подготовка к восстанию.
Без всяких сомнений, Чарльз Дарвин – самый популярный персонаж у историков науки. Его жизнь и развитие идей изучены до мельчайших подробностей, гораздо лучше, чем биографии других ученых того же веса и ранга. К счастью для историков, у них есть с чем работать. Англичане бережно хранят огромный архив Дарвина, включающий его черновики, записные книжки и несколько томов переписки, что позволяет с высокой точностью реконструировать процесс создания им эволюционной теории{79}. До мелочей выяснены все стороны личной жизни Дарвина – его воспитание и образование, семейные и дружеские отношения, круг чтения, политические и философские взгляды.
Но, чтобы двигаться дальше, мне нужно рассеять один популярный миф о Дарвине. Вопреки убеждению многих, он не «открывал» эволюцию. О том, что виды живых существ не вечны и неизменны, а, наоборот, могут естественным путем давать начало один другому, догадывались многие натуралисты и философы. И в XIX, и в XVIII в., и даже раньше. Единственное, чего недоставало авторам этих гениальных догадок, – убедительного объяснения того, как же именно происходит процесс эволюции. А без этого научная теория обречена на провал, как это случилось с теорией Ламарка.
Дарвин сумел найти механизм, объясняющий ход эволюции, причем такой, который доступен проверке научными методами. В этом величайшая заслуга ученого в области биологии. Механизм получил название
Мысль о естественном отборе как главном факторе эволюции возникла у Дарвина довольно рано, задолго до того, как он осмелился представить ее читающей публике. Ученый начал свою работу еще в 1837 г. с накопления отдельных фактов, противоречащих привычным представлениям о чудесном Сотворении видов. Сначала он решил действовать по «рецепту» Фрэнсиса Бэкона, надеясь, что, когда первичных фактов станет достаточно много, из них сама собой «вылупится» какая-то концепция. Но время шло, а искомая концепция не появлялась. У Дарвина никак не получалось создать теоретический «скелет», на который собранные факты могли бы нарасти, как мясо на кости.
Решение пришло, как это часто бывает, неожиданно и было похоже на те «озарения», которые так любят авторы научно-популярных книг о великих ученых и изобретателях. Предоставлю слово самому Дарвину:
В октябре 1838 г., т. е. спустя пятнадцать месяцев после того, как я приступил к своему систематическому исследованию, я случайно, ради развлечения, прочитал книгу Мальтуса «О народонаселении», и, так как благодаря продолжительным наблюдениям над образом жизни животных и растений я был хорошо подготовлен к тому, чтобы оценить [значение] повсеместно происходящей борьбы за существование, меня сразу поразила мысль, что при таких условиях благоприятные изменения должны иметь тенденцию сохраняться, а неблагоприятные – уничтожаться. ‹…›
Читатели старшего поколения, вероятно, помнят, что в послевоенные времена имя Томаса Мальтуса у нас употреблялось исключительно в негативном контексте – его считали буржуазным ученым, оправдывавшим войны и эпидемии, мракобесом и человеконенавистником{81}. (Впрочем, подобными эпитетами в ту пору клеймили практически любого, кто оказывался по другую сторону идеологических баррикад.) Ну а то, что Мальтус был священником, ставило еще один жирный минус в его характеристике. Одним словом, в советской демонологии тех лет он считался одиозным и опасным бесом, которого нужно на все лады заклинать{82}. Если коротко, то суть учения Мальтуса (мальтузианства) сводится к тому, что человечество по природе своей размножается в геометрической прогрессии, а производство продуктов питания растет только в арифметической, то есть безнадежно отстает от прироста населения. Иными словами, в этот мир скорбей приходит гораздо больше людей, чем способна прокормить земля. Так Мальтус объяснял неизбежность войн, эпидемий, голодоморов, которые безжалостно истребляют «излишки» населения. Картинка, действительно, беспросветная. Сам Мальтус в качестве рецепта от «всех социальных страданий» (Н. Кольцов) предлагал целенаправленную демографическую политику: заключение браков в как можно более позднем возрасте и полное безбрачие для тех, кто сознательно на это пойдет. Отметим, что все это звучит достаточно актуально и в наши времена, когда о грозящем человечеству перенаселении и нехватке природных ресурсов не говорит только ленивый.
Но, как писал Николай Кольцов, «там, где Мальтус увидал только великое зло взаимной борьбы, ввергающей в нищету и преступление, Ч. Дарвин открыл причину эволюции, приспособления, "усовершенствования"»{83}. Трактат Мальтуса натолкнул его на мысль о том, что не только человек, но и все виды живых существ размножаются в геометрической прогрессии и неизбежно оказываются в мальтузианской ловушке. Пирога (читай – природных ресурсов) на всех не хватит.
Самый знаменитый пример, который Дарвин приводит в «Происхождении видов», касается слона, одного из наиболее медленно размножающихся животных. Представим себе, говорит наш автор, что все потомство одной пары слонов имеет возможность выжить, достичь половозрелости и размножаться в обычном темпе всю жизнь. Представим, что эти слоны оказываются в условиях, где им не грозят голод, хищники, болезни и прочие факторы смертности. Что тогда? Несложный расчет показывает, что спустя 750 лет потомство этой пары предков составит 19 000 000 слонов{84}. Что произойдет спустя еще 750 лет, если начальные условия не поменяются, предоставлю догадываться читателям самостоятельно.
Этот мысленный эксперимент многократно пересказывался популяризаторами науки и, возможно, повлиял даже на Антуана де Сент-Экзюпери, когда тот сочинял своего «Маленького принца». Вы наверняка помните рисунок в этой книге, изображающий крошечную планету, сплошь покрытую стоящими друг на друге слонами. Не знаю, читал ли Сент-Экзюпери «Происхождение видов», но ход его мысли совсем дарвиновский.
Конечно, и до Дарвина биологи знали, что по крайней мере некоторые виды могут размножаться в геометрической прогрессии. В 1767 г. Карл Линней, описывая в своей «Системе природы» один из видов падальных мух (
Дарвин первым сумел понять глубокое значение этого факта. После чтения книги Мальтуса пасьянс в его голове сложился окончательно, и теперь он мог сформулировать великую идею. Подобно своему знаменитому литературному соотечественнику Шерлоку Холмсу, Дарвин прекрасно владел дедуктивным методом. К идее о существовании естественного отбора он пришел чисто логически, путем анализа уже известных посылок, за что и был обруган Седжвиком, а потом и многими другими критиками.