Малодушие. И страх.

Разувшись, Дана пригладила колючий ежик волос, расслабила лицо — губы все еще не слушались. Она шагнула в большую комнату, и у кресла сразу вспыхнул детский ночник, розово-голубое мерцающее облако. Даже слабая вспышка резанула по глазам, и Дана заслонилась от нее рукой.

Отец сидел в кресле и смотрел, не отрываясь.

Широко расставленные ноги, барабанная дробь пальцев по мягкому подлокотнику, полый пустой звук — наконец хоть что-то зазвучало в комнате, а ведь Дана боялась, что звуки у нее забрали вместе со всем остальным. Она как-то издалека подумала, что отец сейчас разбудит мелких, но промолчала. Знала, что любые слова обернутся против нее самой.

Остановилась в проеме, будто все еще надеялась сбежать.

— Время видела? — глухо спросил отец.

Дана кивнула и склонила голову. Вот бы стать хлебной крошкой и юркнуть под плинтус в одну из щелей, из которых зимой тянуло по ногам и приходилось ходить в колючих шерстяных носках. Вот бы стать одной из тысяч пылинок, что мельтешат по комнате в солнечное утро — отец проорется и уйдет, не сможет ее найти. Вот бы…

Лицо его схватилось, как несвежий бетонный раствор, знакомое почти до судороги в пальцах. Сплошь в желваках и натянувшихся мышцах, белое, яростное — Дане хватило одного взгляда, чтобы это понять. Только глаза оставались матовыми. Немигающими.

Дана с трудом сглотнула.

Ночник погас, и комната рывком ухнула в темноту. Дана не шевелилась. Свет загорелся снова, и снова пропал. Щелк, щелк. Щелк. Перед глазами мельтешили тени, кололо под веками.

— Мне повторить?!

— Я видела, пап. Но я ведь…

— Ты. Видела. Время?

Шипит. Лучше бы прикрикнул или врезал кулаком в кресло. Нет же, пригнулся и сузил по-змеиному глаза. У Даны чесалось на языке, билось в зубы, но она молчала.

Нельзя его распалять.

— Мы разбирали квартиру одной старушки, — сказала она мягко, так, как это обычно делала мать. Раньше за эту ласковую вкрадчивость, за показное спокойствие Дана ее почти ненавидела, но повзрослела и быстро поняла, что это единственно верная тактика. Мелкие неуверенные шажки, словно переступаешь по болоту, по кочкам из травы и глины, уходишь в ряску ступнями и молишься, лишь бы не провалиться по пояс.

Надо ждать. Он быстро отходит и успокаивается, только бы не разозлить его лишним словом или взглядом исподлобья. Дана робко, будто бы извиняясь, улыбнулась.

— Ты считаешь, что отцу не обязательно знать, где ты шляешься по ночам, а? И с кем? Может, и внуков мне притащишь через полгодика?.. — кажется, улыбаться ей не следовало. Дана безвольно свесила и голову, и руки, скользнула взглядом по ковру. Вот тут упало что-то с новогоднего стола, и у матери никак не доходили руки оттереть бледное пятнышко, а вот тут отец прижег сигаретой, потом Аля рассыпала карандаши, и разноцветная грифельная пыль набилась между ворсинками.

— Не слышу!

— Нет, пап. Прости меня, я должна была предупредить. Но я…