Жизнь завертелась. В короткие сроки мы должны были подготовить и представить свои идеи. Чем больше я узнавал об истории Ордена Храма, тем больше меня захватывала эта тема. Я отложил свою диссертацию и дни напролёт проводил в библиотеке, читая книги о тамплиерах.

Никогда ранее ни по одной из исторических тем я не встречал такого огромного расхождения во мнениях. Для одних, тамплиеры были истинными рыцарями, духовными воинами Христа, которые отдавали свою жизнь ради идеалов освобождения Гроба Господня, но были коварно преданы светской и духовной властями, боявшимися усиления крестоносного воинства. Для других, орден Храма представлял собой тайную организацию идолопоклонников и еретиков, удачно маскировавшихся под истинных служителей церкви и заслуженно понёсших тяжёлую кару за свои прегрешения перед Богом и Церквью. Для третьих исследователей, посвятивших время изучению мелких исторических деталей и игнорировавших решительные выводы, орден был всего лишь удобным историческим объектом, препарирование которого приносило определённые научные дивиденды. Четвёртые, самые многочисленные авторы, сосредоточившись на мистической стороне истории ордена, пытались доказать существование особых отношений между тамплиерами, масонами и тайными организациями древности и современности. История тамплиеров стала странным фетишем исторической тайны. Большой интерес к этой теме эксплуатировался даже разработчиками компьютерных игрушек, которые из исторической трагедии делали квесты и стратегии.

Андреев, узнав о перспективах проекта, был очень доволен. С Верховым мы несколько раз заезжали к нему посоветоваться и обсудить материал. Чувствовалось, что старику не хватало внимания, не простого человеческого внимания, которое часто требуется пожилым людям, а профессионального научного интереса к его мнению, его позиции. Историческая наука была его жизнью, с изучением истории у него было связано всё. И он не разделял себя и свою профессию. Материальная и даже моральная оценка труда интересовала его меньше, чем сам процесс изучения и обсуждения темы. Академик с огромным удовольствием беседовал с нами, хотя не обходилось и без споров. В моих с Андреевым стычках Верхов неизменно оставался мудрым арбитром, который мог успешно обойти острые углы и погасить разгоравшийся костёр противостояния. К Верхову академик особенно благоволил, называл его не иначе как «Серёженька», тогда как ко мне чаще всего обращался просто «молодой человек», а имя вспоминал только в особые минуты расположения. Меня он недолюбливал, хотя до открытых столкновений вне научного обсуждения, препирательства не доходили.

Старик в качестве необходимого отступления от темы, за чашкой турецкого кофе, который он готовил на удивление хорошо, любил рассказывать о своих научных экспедициях. В эти минуты на него нападало благостно-ностальгическое настроение, и он мог долго, попыхивая вкусным английским табаком, рассказывать об особенностях новгородской берестяной письменности или вооружении монгольского воина времён Чингисхана.

Вопрос о книге Полуянова я больше не поднимал, но меня так и подмывало поинтересоваться у Андреева насчёт отношений с бывшим учеником. Сильное любопытство снедало меня изнутри. Я прекрасно понимал, что этот разговор был бы Андрееву очень неприятен, и даже знал почему, но в ответственный момент всё-таки не смог сдержаться. Однажды Верхов поинтересовался у академика, много ли у того было учеников, и чем они впоследствии занимались. Андреев стал с удовольствием перечислять фамилии профессоров и учёных знаменитостей, которым он, по его словам, дал путёвку в жизнь. В этом длинном списке фамилия Полуянова, естественно, отсутствовала. И тут я не преминул вставить:

– А как же Вячеслав Полуянов?

Я действительно не хотел ничего плохого, фамилия бывшего ученика Андреева просто сорвалась у меня с губ. Негативную реакцию Андреева несложно было предугадать. Он сразу же замолчал и посмотрел на меня жёстким, почти ненавидящим, взглядом. На несколько секунд в комнате повисла гнетущая тишина.

– Ну, что ж, молодой человек, если вы хотите знать моё мнение об этом человеке, я скажу… – с явным недовольством сказал Андреев. – Да, был у меня такой ученик, талантливый ученик, скажу даже, очень талантливый ученик. У него были великолепные перспективы для продолжения научной деятельности, но, к сожалению, история, я имею в виду, история как наука, его интересовала мало. Он с головой погрузился в мистику, выискивая в истории не реальную жизнь реальных исторических людей и культур, а тайные знаки, эти химеры научного знания. Все его теории не выдерживали никакого критического анализа и не могли найти никакого исторического подтверждения. Его неуёмное воображение помешало ему стать учёным. То, что случилось с ним впоследствии, лишь печальный итог его ошибок и заблуждений.

– И что же с ним случилось? – спросил я, как будто был совсем не в курсе того, что произошло с Полуяновым.

– Он сбежал на Запад, бросив жену и ребёнка.

– И вы его никогда больше не встречали и не слышали о нём? – не унимался я.

– Нет, не слышал, и слышать не хочу! Как историк он умер и умер уже давно. И прошу вас, больше не будем об этом, – резко ответил академик.

Наверное, я сильно расстроил Андреева, вскрыл его старые раны. В тот вечер старик был особенно раздражителен и молчалив. На вопросы Верхова он отвечал коротко и часто невпопад, подолгу смотрел в окно, о чём-то задумавшись. В итоге он сказался уставшим и выпроводил нас раньше обычного. Когда мы спустились на улицу, Сергей укоризненно помотал головой, заметив:

– Не стоило тебе давить старику на мозоль. У нас есть дело, которое надо сделать, а выяснять никому не интересные детали старых отношений академика можно и в другое время.

В целом я был согласен с Сергеем и чувствовал себя виноватым. Но мне почему-то казался важным этот вопрос отношений Андреева со своим бывшим учеником. Я подозревал, что у Полуянова могла быть какая-то шальная идея истории храмовников, не нашедшая своего отражения в публикациях, и Андреев знал о ней. Коварное любопытство толкало меня в эту загадочную область, грозя окончательно испортить мои отношения с академиком.