Надо будет не забыть выразить Еве глубокую благодарность: подставлять его, видимо, тоже входило в план по спасению его души.
– Расскажи! – настаивал Лис.
– С чего вдруг?
– С того, что делать нам все равно нечего…
– И это дало тебе повод надеяться, будто я захочу излить душу? Ты меня плохо знаешь.
– Наоборот. Я еще в интернатские времена заметил, что ты даже с друзьями своими разговаривал через раз и не обо всем. Страдал в одиночку, тянул бремя восхождения…
– Сарказм должен подвигнуть меня на откровения? – усмехнулся Дэн.
– Ну… умом тебя не поймешь. А вдруг?
– Я же говорю, ты слишком плохо меня знаешь.
– Так расскажи.
Лисанский, неуклюже предлагающий перемирие (во второй, кстати, раз) – до чего жалкое зрелище! Колючего, ершистого, ненавидеть его было проще. С чего он вообще взял, будто Дэн захочет ему довериться? Откровенность за откровенность? Что за торгашество?
– Я не в настроении, – сказал Дэн, барабаня пальцами по книжной обложке.
– Боишься дать лишний повод для насмешек? Брось! Может, я смогу помочь?
Дэн недоверчиво покачал головой: Лис, готовый проникнуться состраданием? Что, черт возьми, здесь происходит?
– Ты с ума сошел, – наконец заключил он.
– С кем поведешься, – Лис пожал плечами. – Ладно, не хочешь – молчи. Храни свои стр-р-рашные тайны. Может, Паламейк окажется посговорчивее.
– Я гляжу, вы с ней поладили, – бросил Дэн с неожиданным раздражением. Ева могла поддерживать его как бывшая подруга Руты, но ее стремление угодить еще и Лисанскому вызывало неприятное недоумение и наводило на грустные размышления о двуличии девушки. Дэн скрипнул зубами, вспомнив, как она ворковала над Лисом, как осторожно, боясь причинить боль, ощупывала его ребра, как гладила по щекам… Лисанский не заслуживал жалости! Ни жалости, ни умиления, ни поддержки, ни участия – ни-че-го.
– Она бывает… забавной, – Лис поднял кружку, взбалтывая остатки чая и разглядывая его в свете огня.
– Если я не захочу, она тебе ни слова не скажет, – отрезал Дэн. Испытывать бы хоть десятую долю той уверенности, которая звучала в голосе…
– Если