– У него начнутся приступы рвоты и, вероятно, судороги. То же станет и с любым, кто разделит с ним такую трапезу. Нет, я сомневаюсь, что это отравление спорыньей. Тем более, как ты сама говорила, приступы у него регулярны. Все-таки есть в природе средства, способные вызвать помешательство у здорового человека. Только вот я не знаю среди них таких, что смогли бы вызвать все перечисленные тобой симптомы.

А Пенелопа не знала человека, кто разбирался бы в фармацевтике лучше, чем Лилиан. И раз уж даже она не может дать ответ…

– Ладно, хватит об этом, – сказала Пен, надеясь, что ее голос прозвучал не слишком подавленно.

Лилиан сдержанно улыбнулась.

– Я не могу знать всего, Пен. Но в ближайшее же время возьмусь за поиски. Конечно, я не стану бродить по болотам и собирать разные травы. – Она положила руку на живот. – Теперь я не могу даже работать в лаборатории. Ты не представляешь, сколько стеклянной посуды я перебила, задевая все своим животом. Очень грустно. И дорого!

Пенелопа улыбнулась словам кузины, а та устало откинулась на спинку и вытянула ноги. Затем расслабленно вздохнула, прикрыв глаза.

Так продолжалось минуту или две. Пен подумала, что сестра задремала, но та вдруг произнесла:

– Порой наши ошибки меняют нас в лучшую сторону. Мы учимся на них и становимся мудрее. Ты должна начать доверять себе, Пен.

У Пенелопы запершило в горле, и она непроизвольно сглотнула. И лишь откашлявшись, ответила:

– Думаю, тебе нужно вздремнуть. Джеффри не сказал, когда они с Габриэлем вернутся? – Пен решила проведать племянницу, если у нее еще осталось достаточно времени до возвращения лорда Бромвича.

– Ну-у… – погружаясь в сон, протянула Лилиан. – Думаю, их не будет большую часть дня. Джеффри говорил что-то о новом руднике… Они собирались съездить туда…

Руднике? Как же Габриэль спустится в шахту? Он же едва перенес вчерашнюю поездку в тесной карете! Находиться в темноте, глубоко под землей, для него будет просто невыносимо. Стоит ему приблизиться к шахте, как в нем сразу проснется страх. «Боже, надеюсь, он не станет и пытаться!» – волнуясь, подумала Пенелопа. Но все же она вылечила уже не одного солдата и знала, как ведут себя джентльмены в присутствии других мужчин: они стараются скрыть любое проявление слабости.

Нет, племянницу Пен навестит позже.

Под приглушенный стук копыт Габриэль с небольшим отставанием следовал за Стратфордом. Они поднялись на невысокий холм. Свежий утренний ветерок ласкал лицо, прохлада наполняла легкие бывшего солдата, поднимая его дух. Габриэль чувствовал прилив сил, приятное возбуждение – так на него действовали конная прогулка, яркий солнечный свет и упоительный воздух.

Так неужели Пенелопа ошибалась, утверждая, что любые намеки на пережитое Габриэлем во время войны могут вызвать очередной приступ? Ведь он скакал на коне по открытому полю, и это могло воскресить в его памяти картины времен службы в кавалерийском полку принца Уэльского. Однако в этот момент лорд Бромвич был бодрее, чем все прошедшие месяцы.

Возможно, картины, звуки и запахи поля боя очень далеки от пасторальных видов лугов Шропшира. Но разве у Габриэля не должны зародиться какие-либо ассоциации – те самые, о которых рассказывала ему Пенелопа?

Поднявшись на вершину холма, Стратфорд придержал коня, и Габриэль поравнялся с ним.

– Вы неплохо держитесь в седле, Бромвич, – сказал граф, похлопывая по шее своего коня. И улыбнувшись, добавил: – Для кавалериста.

Габриэль фыркнул, уголки его губ приподнялись в легкой улыбке. Ему нравился Джеффри Уэнтуорт. Прежде они лишь слышали друг о друге, но пообщаться им не представлялось случая. Они закончили одну и ту же гимназию – только Стратфорд был старше Бромвича, – и воевали на одном фронте, где Джеффри был легким драгуном.

– Мужайся, друг, – с добродушным смехом продолжил граф. – Зато у вас была возможность покрасоваться в мундире с фасонным воротничком и отрастить щегольские усы.