Наконец он заметил ее, сжавшуюся калачиком на стуле в дальнем углу. Пен обхватила колени руками, спрятав лицо; светлые локоны разметались по рукам и спине – она выглядела совсем как маленькое беззащитное дитя. Сердце Габриэля замерло.

Он быстро направился к ней и упал на колени перед ее стулом.

– Пен? Что происходит?

Когда Пенелопа подняла голову, Бромвич опешил. Плакать она уже перестала и слезы высохли, но оставили под глазами темные круги. Пен шумно втянула воздух.

– Я не могу больше вальсировать, – проговорила она, словно это могло все объяснить.

– Ничего страшного, – осторожно начал Габриэль.

– Я… я не выношу балов, и меня раздражает яркая одежда! – Пен кивнула в сторону сундука, где в беспорядке были сложены платья. Новые слезы заструились по ее лицу, и она, стыдясь их, крепко сжала губы и задрожала. – Как же я злюсь на себя!

– Ничего страшного, – мягко повторил Габриэль, стараясь успокоить возлюбленную.

Он не совсем понимал, что все это значит, но видел: ей необходима поддержка. На войне он часто встречал людей, терзаемых самыми разными чувствами – от отчаяния до гнева – и также знал, что они порой резко сменяют друг друга.

– Ты злишься, – сказал Габриэль. – На меня?

– Нет! – недоуменно посмотрев на него, воскликнула Пенелопа.

Бромвич облегченно вздохнул, хотя и знал, что не мог причинить ей боль.

– На себя?

Она нерешительно кивнула, в ее взгляде читалась неуверенность.

Итак, Пен злится на себя, но не только. Габриэль вновь взглянул на ее переполненный сундук. Она все еще не может носить цветное, а это значит, что ей придется остаться в черном – все-таки ее терзает чувство вины, она никак не может выйти из траура.

– Ты злишься на Майкла, – заключил Габриэль.

– Да! – в отчаянии выкрикнула она. – Что же я за человек после этого? Как я могу злиться на него? Ведь он был просто болен!

Габриэль накрыл ладонью ее сжатые руки, холодные как лед.

– Конечно, можешь, Пен. Черт возьми, да я и сам на него злюсь!

Пенелопа округлила глаза от удивления.