— Нет-нет, не спорьте, доктор Кохрейн сказал нам, что вы — одна из его лучших студенток и что вам приходится работать, чтобы оплачивать счета. Это очень похвально.

— Вы так добры! Спасибо вам!

— Спасибо вам, — сказал сеньор Вальдес.

В голове его пронесся рой суматошных мыслей. Сумел ли он произвести должное впечатление? Стоит ли еще постоять рядом или пора двигаться? Она же знает его, читает его романы, восхищается ими. Так сказал Кохрейн. Может быть, встретившись с ним лицом к лицу, она почувствовала разочарование? Может быть, он кажется ей смешным? Нелепым? Жалким? Как долго он сможет смотреть в эти бездонные глаза, чтобы не начать покрывать их поцелуями? Или, что еще ужаснее, не бросить предательский взгляд туда, туда, где… НЕТ!

— Ну, мне пора, — как можно небрежнее сказал сеньор Вальдес.

Она слегка улыбнулась, кивнула и сказала:

— Да. — А потом еще раз добавила: — Спасибо.

Сеньор Вальдес подхватил записную книжку и сунул под мышку.

— Университет, понимаете? Пора на работу. Может быть, мы увидимся там.

Катерина снова кивнула.

Сеньор Вальдес вышел на залитую солнцем площадь. Он успел пройти лишь несколько шагов, как услышал, что дверь в кафе с шумом захлопнулась, а еще через пару секунд девушка появилась возле его локтя.

Она шла быстро, почти бежала, сжимая в руке клочок бумаги, как эстафетную палочку, которую ей нужно было во что бы то ни стало передать следующему игроку.

— Сеньор Вальдес, вы забыли счет! Вы оставили счет! — Она вложила листок ему в руку и, прежде чем он смог вымолвить хоть слово, побежала обратно.

Сеньор Вальдес медленно разжал пальцы. На девственно-чистом листе бумаги карандашом были выведены два слова:

«Я пишу».

Сеньор Л. Э. Вальдес, популярный писатель, звезда, вокруг которой вращалась жизнь университета, чьи портреты в белой шляпе с широкими полями украшали витрины по крайней мере дюжины книжных магазинов, а рабочий стол был давно завещан Национальному музею, спешил на лекцию о сонетах Шекспира. Бреясь утром перед зеркалом, он решил, что сегодня расскажет студентам не о поэзии (о ней сеньор Вальдес и сам знал не так уж много), а о состоянии маниакальной влюбленности, которую он так часто описывал на страницах своих романов.

А вообще-то тема лекции не имела значения. Подобно многим преподавателям, он шел лишь на урок впереди студентов и, прячась под несокрушимым панцирем репутации и наработанной годами привычки вещать на любую тему, чувствовал себя уверенно.

Однако лекция утомила его. Сеньор Вальдес столько раз высказывал одни и те же мысли, что. казалось, предложения выскакивали из него без участия мозга, гладкие, обтекаемые, блестящие. Не отдавая себе в этом отчета, он то подчеркивал здесь — тонкое наблюдение, там — остроумное замечание, то неспешно прогуливался по аллее сверкающего словоблудия, подводя слушателей к искрящемуся, завораживающему финалу.

Лекция прошла без сучка и задоринки, он закончил на десять минут раньше, чтобы дать студентам время на вопросы. Стоя перед ними как перед новичками, впервые взявшими в руку ракетку, он, подобно теннисисту-профессионалу, небрежно отбивал удары предсказуемых вопросов. Но что бы он в тот день ни сделал, ни написал, ни прочел вслух, ни процитировал, это по значимости своей не могло сравниться с двумя простыми словами, нацарапанными тупым карандашом на обрывке серой бумаги.

«Я пишу».