Именно в кафе «Феникс» сеньор Л. Э. Вальдес, знаменитый писатель, преподаватель университета, искусный игрок в поло, денди, прекрасный любовник, циник и автор более дюжины романов, которые не только хорошо продавались, но и считались «высокохудожественными литературными произведениями», впервые встретил девушку, которую ему предстояло в скором времени убить.

Он вошел в кафе с улицы и помедлил на пороге, давая глазам привыкнуть к прохладному полумраку полуподвального помещения, в то время как доктор Кохрейн, вовсю работая тростью, прокладывал себе путь между столиками к задней стене.

«Ну и зрение! — подумал сеньор Вальдес. — Видит в темноте как кошка. У нашего доктора глаза джунглей, он унаследовал их от прародителей-индейцев».

Они остановились около столика, за которым, низко согнувшись над крошечной шахматной доской, сидели сеньор Коста с отделения классической филологии и сеньор Де Сильва с юридического факультета. Над ними возвышался священник-иезуит отец Гонзалес, который то и дело заглядывал за плечи игравшим, как карточный шулер при игре в покер.

— Доброе утро, коллеги и друзья, — провозгласил доктор Кохрейн. — Ну-ка двигайтесь, дайте и нам присесть. Сеньор Вальдес предложил угостить меня завтраком и — что гораздо важнее и питательнее — разговором о высоких материях.

Мужчины подвинулись на коричневой скамье, скользя по ее поверхности вытертыми до блеска брюками.

— Эй, сеньор Коста, двигайте свою ладью! Теперь вам придется это сделать! — заявил сеньор Де Сильва.

— С какой стати? И не подумаю!

— Коста, вы дотронулись до ладьи. Теперь давайте, двигайте ее.

— Да я ее не трогал!

— Вы что, совсем сбрендили? Вы же только что ее схватили!

Сбрендил? Ну, приятель, вы даете! Мы же сели играть в шахматы. Нет? И вдруг получается, что я сбрендил! Как вам это понравится, друзья? Я не трогал чертову ладью, просто подвинул доску, чтобы доктор Кохрейн мог сесть.

— То есть вы отказываетесь признавать, что трогали ладью?

— Не смейте говорить со мной, как на заседании своего чертова суда!

— Сеньор Коста, вы тронули ладью!

— Так я же случайно!

— Правила игры ясно говорят: «Дотронулся — ходи», специально, чтобы всем было понятно, даже полным идиотам.

В обычный день сеньор Вальдес с удовольствием послушал бы перебранку друзей. Он наблюдал бы за игрой эмоций на их лицах, за траекторией полета растопыренных пальцев, за радугой крошечных пуль слюны, вылетающих из искривленных губ. Он записал бы на ментальную пленку каждое глупое, жестокое, злое слово, сказанное за столом, в надежде на то, что когда-нибудь сможет вытащить их из памяти, чтобы украсить повествование. Даже сейчас, когда надежда родить новый шедевр почти умерла, когда день за днем он тщетно вглядывался в желтоватые страницы, а вечером, подобно любовнику-импотенту, с вздохом отчаяния закрывал девственно-чистую записную книжку, несчастный, потный, смущенный собственным бессилием, даже сейчас его привлекла бы эта сцена. Если бы не девушка.

Очевидно, она работала официанткой, но единственной деталью, выдававшей ее ремесло, был растрепанный блокнот, закрепленный на поясе крупной прищепкой. На ней не было ни крахмальной белой блузки, ни обтягивающей черной юбки — ничего, что отличало бы ее от группы студентов, детей полковников, адвокатов и дантистов, беспечно хохочущих за столиком в противоположном конце зала, которых она в тот момент обслуживала. Она была в джинсах.

Сеньор Вальдес не одобрял женщин, носивших джинсы, но все студенты отдавали им предпочтение, а ее джинсы сидели неприлично низко, обнажая полоску чистой смуглой кожи с еле видным намеком на соблазнительную тень, уходящую в глубины, о прелестях которых можно было только догадываться.