Сестра тихо поблагодарила меня. Через минуту кровь, видимо, остановилась — юноша успокоился, прекратились хрипы, грудь прочистилась.

Мы уложили его в постель. Температура была высокая, пульс учащенный. Вероятно, пневмония, обострившая туберкулезный процесс. Мы начинили его лекарствами, но не знали, что кошмар будет длиться еще долго.

Кровь появлялась в эту ночь три раза. Надеяться можно было только на уколы и на счастливую звезду больного. Задет был слишком крупный кровеносный сосуд. У меня уже был опыт, и я знала, что, если удастся остановить кровь, все может обойтись без осложнений и уж дальше лекарства сделают свое дело. Но если кровотечение не прекратится, ничего сказать нельзя...

У нас на глазах лицо юноши теряло краски. Сейчас я не могу вспомнить точно, как он выглядел в ту ночь. На лице его словно остались только большие черные горящие глаза, и в них не было ничего, кроме страха. Не паники, нет, а такого страха, в котором заключено огромное душевное напряжение, сверхчеловеческое желание справиться с бедой. Больной был очень молод и полон сил. Таким труднее всего, но именно они и выживают. Разумеется, если им к тому же повезет.

К утру сестра пошла прилечь, и я осталась у постели юноши одна. Я успела заметить важную вещь: когда я клала руку на его лоб, он постепенно утихал, успокаивался, напряжение отпускало его, и он забывался. Но стоило мне убрать руку, как он открывал глаза и смотрел на меня. Я улыбалась, укоризненно качала головой, точно он был малый ребенок, и снова клала руку ему на лоб. При этом у меня появилось странное ощущение — что я могу внушать спокойствие. Я держала руку на его лбу, почти теряя сознание от усталости, и хотела только одного — чтоб этому мальчику наконец полегчало. И что-то от меня передавалось ему, переходило из моей прохладной руки на его горячий лоб.

Вот так. Я действовала на него успокаивающе, а когда займешь по отношению к другому человеку определенную позицию, ее потом не изменить, что бы ни произошло. Знай я это тогда, я, вероятно, бы задумалась...

Третье кровотечение началось утром, когда все врачи уже были на работе. Они стали совещаться, что делать дальше.

Мое дежурство кончилось. Я ушла и пришла в больницу лишь на следующий день. Вот что случилось, вкратце, за это время. Кровотечения продолжались одно за другим до вечера. Тогда решились на крайнее средство — пневмоторакс. Пневмоторакс — это вдувание воздуха между плеврой и легким. Легкое сжимается, и рана затягивается. Но при кровотечении это бесконечно опасно, потому что — не вдаваясь в подробности — воздух может растянуть какое-нибудь сращение, и рана откроется еще больше. Тогда уже спасения нет.

С согласия родителей попробовали эту последнюю возможность. Мальчику повезло. Кровь остановилась. Когда я пришла на работу, мальчик по имени Стефан уже начал выкарабкиваться и, несмотря на температуру и усталость, узнал меня и даже попросил шепотом снова положить руку ему на лоб, потому что ему от этого становится легче. После этого мне не раз приходилось класть руку ему на лоб, не только в буквальном, но и в переносном смысле, так как впоследствии выяснилось, что он действительно часто испытывает потребность в успокоении. А я уже успела к тому времени войти в роль «службы спокойствия». И не вышла из нее до сих пор, хотя несколько раз пыталась.

В больнице я выполняла эту функцию не слишком долго: температура у Стефана скоро снизилась, и у меня пропал формальный повод заниматься охлаждением его пылающего чела. Потом он начал вставать, а вскоре кончился срок моей практики, и я перестала ходить в эту больницу. Но еще до этого произошло кое-что интересное, о чем стоит рассказать.

Я пришла в больницу, чтобы подготовиться к своему последнему ночному дежурству. Было около четырех, начинался посетительский час. Я надела белый халат — некоторым этот халат очень идет, поясок подчеркивает талию и вообще видны твои пропорции, а у меня они весьма недурны. При этом я не повязала косынку, так что нельзя было понять, что я за птица. Если б не халат, меня вообще трудно было бы причислить к персоналу больницы. Настроение у меня было прекрасное, и я решила пройтись по палатам и коридорам. Иногда можно наблюдать интересные сцены между больными и посетителями. И еще мне очень хотелось увидеть, кто приходит к мальчику по имени Стефан. Откровенно говоря, я потому и пришла в этот день на работу пораньше.

Стефан лежал под одеялом, откинувшись на подушку, а перед ним на краешке кровати сидела девица. Лет ей, видимо, было столько же, сколько мне. Сначала я увидела только ее профиль — девица была красивая, с длинными русыми, претенциозно русыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Я улыбнулась Стефану, и он поздоровался со мной. Его посетительница обернулась, и наши взгляды на мгновение встретились — мгновение, вполне достаточное для двух женщин. Она смерила меня с головы до пят, но и я не осталась в долгу. Потом, напевая с весело-рассеянным видом, я вышла на террасу.

Вечером перед сном больным разрешается гулять на террасе и в больничном парке. Они играют в шахматы, смотрят телевизор. Когда я разносила вечерние лекарства, я застала Стефана на террасе — он стоял, облокотившись на перила. Я облокотилась на перила рядом с ним. Мое появление явно доставило ему удовольствие,

— Моя практика, — сказала я, — через два дня кончается. Я пришла попрощаться.

Мне показалось, что эта новость была ему неприятна.

Он посмотрел на меня чуть смущенно и покачал головой, выражая некое многозначительное сожаление.

— Ничего, — сказала я, — важно, что вы поправляетесь. А если вы и будете нуждаться в... уходе, я вижу, о вас есть кому позаботиться...

Это был, разумеется, нахальный выпад, но я всегда стремлюсь к ясности в отношениях, особенно когда выяснять отношения некогда.

Стефан засмеялся. Потом, поколебавшись, сказал:

— Я вас очень прошу, дайте мне ваш адрес или телефон. Я хочу позвонить вам, когда выйду отсюда. Повидаться с вами...