— Положи свои вещи и сходи в деревню Сявань, кликни четырёх каменщиков.

— Запах! — Чжичжи по-прежнему сосредоточенно принюхивался.

— Что за запах?

— Зубной пасты.

— Откуда тут взяться зубной пасте?

— Но ведь пахнет!

— Призрак, что ли, тебя морочит? Лучше скорее позови каменщиков.

«Я среди воров вырос, нос у меня чуткий…» — Чжичжи подумал, что в этот раз не стоит доверять собственному чутью, и, бормоча что-то, отправился в Сявань за каменщиками.

После полудня он подмёл старый дом, убрал со двора несколько куч опавших листьев и птичьего помёта и вновь, даже не удивившись, учуял едва уловимое непередаваемое благоухание. Откуда же, в конце концов, исходит этот аромат? И существует ли он на самом деле? Чжичжи обыскал все здание, вытягивая длинную шею и настороженно осматривая каждый закуток дома. Каждый кирпич, каждый камень теперь казались ему крупнее, чётче, детальнее; опоры и стены словно бы находились в движении, черепица на крыше колыхалась и волновалась, будто волны морские, будто живое существо. Подобрав в углу дворика сломанную подставку от керосиновой лампы, Чжичжи увидел внутренним взором какого-то человека, под светом этой лампы ожидающего кого-то, беззвучно роняющего слёзы над каким-то печальным воспоминанием. Заметив на заднем дворе заросшую бурьяном дорожку из брусчатки, Чжичжи отчётливо почувствовал, что когда-то давно кто-то носился по ней, ловя бабочек и наполняя двор лёгким смехом, а потом прислонялся вспотевшими лопатками к стволу финикового дерева. А ещё Чжичжи обнаружил заброшенный лотосовый пруд, полный засохшей глины и поросший камышом. Сидевшая там жаба, подпрыгнув раз, больше не двигалась, а лишь уставилась на него всезнающим взглядом. Он предположил, что в своё время здесь непременно был водоём с чистой изумрудной водой, наполовину скрытой цветами лотоса. В этой воде отражалось синее небо с белыми облаками, а ещё — чьё-то красное платье, похожее на язык пламени. На берегу пруда нашлась невероятно гладкая каменная плита, которая могла бы сойти за огромное зеркало цвета чёрной туши. Наверняка много лет назад пара тонких босых ног вновь и вновь полировала поверхность этого камня.

Чжичжи, словно пёс, продолжал обнюхивать дом. На верхнем этаже он нашёл множество мелких черепков. На деревянной перегородке заметил иероглиф «баран», написанный тушью. В щели в стене он обнаружил клубок шёлковых ниток и колпачок авторучки. На одном из подоконников — два следа от ударов саблей и курильницу без ножки. Эти разбросанные по дому мелкие предметы и детали поодиночке не заключали в себе никакого особенного смысла, но, если нанизать их, словно бусины на цепочку, можно восстановить целую жизнь. У Чжичжи был хороший нюх на истории, на крошечные подробности и нюансы. Внимательно исследуя черепки, покрытые пылью, он мог раскопать и вытащить на свет давно позабытый нежный взгляд или болезненный стон.

Он уверенно вошёл в кладовку и, отбиваясь от паутины и комаров, вновь разжился богатой добычей. Среди рассыпанных кедровых орехов обнаружилась линза от фотоаппарата — кто знает, чьи черты когда-то были запечатлены с её помощью? Там же лежала покрытая грязью серебряная шпилька. Когда Чжичжи протёр её пальцем, она тут же засияла пленительным серебряным светом.

— Бросили как попало… Ну не беспорядок ли это? — ворчливо пробормотал он и сам удивился своим словам.

Кого он укоряет? На что ропщет? По правде говоря, он до сей поры ничего не знал об этом доме. Знал, что когда-то особняк принадлежал богатой и знатной семье, что жили здесь и мужчины, и женщины, — вот и всё. И при этом он был абсолютно уверен, что женщина, которая здесь жила, часто колола грецкие орехи и очищала их от скорлупы, вышивала и рисовала, бранилась и спорила с матерью. У неё постоянно кровоточили зубы, особенно когда она их чистила. Даже сплёвывала она кроваво-красной слюной. Он знал, что не ошибается, хотя эта уверенность не имела под собой никаких видимых оснований. Никто не мог бы разубедить его в этой упрямой вере.

Кто-то позвал Чжичжи с кухни. Он, взвалив на плечи вязанку соломы, направился к дровянику. Минуя лестницы, по которым так часто спускались и поднимались; пересекая залы, которые столько раз пересекали в прошлом; переступая через пороги, через которые переступали те, кто обитал здесь когда-то, он невольно вздрогнул, услышав протяжное, чарующее: «Угу-у…» Внимательно прислушавшись, понял, что это был не человеческий голос, а всего лишь звук крутящейся на петлях деревянной двери.

Затем он услышал, как кто-то выплёскивает воду в сарае для дров. Войдя в дверь и осмотревшись, он не увидел ни тени, ни человеческого силуэта, однако на земле и на вязанках дров явно просматривались пятна от воды. В воздухе витал аромат женского шампуня, как будто кто-то только что мыл здесь голову. Странно, очень странно, ведь сегодня здесь побывали только каменщики и плотники, среди которых совершенно точно не могло быть женщин. Как и нерях, разбрызгивающих воду в дровяном сарае.

Было ли то самое «Угу-у…» скрипом закрывающейся двери или всё-таки произнесено человеком?

«Привидение…»

Чжичжи бросил солому на землю. Все волосы, даже усы, у него встали дыбом. Он пустился бежать, то и дело оборачиваясь. Отмахав полверсты на одном дыхании, он прошмыгнул в дом у края дороги и долго сидел там на корточках под столом.

«Ох, всё же призраки, видать, существуют…»

В сельской местности то и дело происходит всякая чертовщина. Чтобы изгнать злых духов и искоренить скверну, зовут колдуна, который в обмен на приношение в виде тофу, петуха и лепёшек из клейкого риса читает специальные заклинания. Сюн Чжижэнь тайком от секретаря Хуана пригласил дедушку Сы Бо из деревни провести обряд. Проспав весь день и всю ночь и знатно пропотев, Чжичжи почувствовал себя лучше. Во всяком случае, как он ни принюхивался, никакие странные ароматы до него больше не долетали.