Лира ждала скворцов. В этом году они прилетели в Ботанический сад просто в невероятном количестве, и каждый вечер взвивались над деревьями, словно клубы дыма. Они кружили, ныряли и чертили фигуры в светлом небе над Оксфордом. Их были тысячи.

– Миллионы, – поправил Пантелеймон.

– Может и миллионы – запросто. Вряд ли кто-то мог бы их сосчитать. Гляди, гляди, вон они!

Это были не отдельные птицы и даже не отдельные черные точки на синем фоне: птичья стая была… личностью. Огромный, затейливо выкроенный кусок вуали, продевался сам сквозь себя, складывался, растягивался и сворачивался в трех измерениях сразу, ни разу не запутавшись, выворачивался наизнанку, изящно развевался, колыхался вперед и назад, и снова насквозь, взлетал, и опадал и взлетал снова.

– Как будто они хотят что-то сказать… – сказала Лира.

– Как будто подают сигналы…

– Все равно никто не узнает, о чем это они. Никому еще не удалось понять их танец.

– Может, он ничего и не значит. Может, он просто есть.

– Все на свете что-то значит, – строго возразила Лира. – Надо просто выяснить.

Пантелеймон перескочил с зубца на угловой камень и вытянулся на задних ногах, опираясь на хвост и пристально глядя на огромную колышущуюся стаю над дальним концом города.

– И что тогда вот это значит?

Лира сразу поняла, о чем он – она и сама смотрела туда же. Что-то вносило диссонанс, что-то мешало плавному, подобному движению дыма и знамен, колыханию птичьей стаи, словно это чудесное, многомерное покрывало где-то завязалось узлом и никак не могло распутаться.

– Они на кого-то нападают, – Лира приставила ладонь козырьком к глазам.

И приближаются. Теперь их было не только видно, но и слышно: жуткий, пронзительный, свирепый щебет. Птица в центре этого клубка ярости металась то влево, то вправо, взмывала вверх, падала чуть ли не до самых крыш. Когда все это приблизилось к шпилю университетской церкви, Лира и Пантелеймон вздрогнули от изумления. Они пытались определить, к какому виду относится птица, которая вызывала такое смятение среди скворцов, но поняли, что ошиблись даже с видом – никакая это была не птица, хотя и выглядела похоже. Это был деймон. Деймон ведьмы.

– Это еще кто-нибудь видит? Кто-нибудь смотрит туда же? – всполошилась Лира.

Черные глазки Пантелеймона обежали каждую крышу, каждое окно в пределах видимости. Лира свесилась с башни и оглядела улицу в обе стороны, квадратный двор Иордана и все его крыши. Граждане Оксфорда спокойно занимались своими обычными делами. Птичий гам в небесах не вызвал у них ни малейшего интереса – ну и хорошо, потому что природу деймона ни с чем не спутаешь. Один вид птицы без ее человека вызывал ужас и панику – такие, что хотелось закричать!

– Сюда давай, сюда! – сквозь зубы бормотала Лира.

Кричать она не решалась, но подпрыгивала на месте и размахивала руками. Пантелеймон тоже изо всех сил старался привлечь внимание мечущегося деймона, перепрыгивая с зубца на зубец и вертясь волчком.

Стая подлетела совсем близко, и деймона стало видно лучше: черная птица размером с дрозда, с длинными выгнутыми крыльями и раздвоенным хвостом. Неизвестно, чем он так рассердил скворцов, но они были вне себя от страха и ярости – пикировали на него, клевали, царапали, пытались сбить на лету.

– Сюда! Сюда, к нам! – кричал Пантелеймон.