— Пожалуйста, не думайте, что я сомневаюсь в правильности вашего диагноза, но я, действительно, совершенно уверен, — казалось, он извинялся. — Видите ли, доктор, я получил необычный… ну, назовем это даром. Я намеревался вам об этом рассказать. Так что, если вы не прочь выслушать…

Он сделал паузу.

Мне нередко приходилось думать о старине Джоне Дельмаре. Плотный, маленький человек с редкими, седыми волосами и голубыми, молодыми глазами, прямой и подвижный, несмотря на свои годы, он ходил, слегка прихрамывая — когда-то был ранен в колено.

Впервые мы встретились, когда он вернулся домой с войны в Испании. Он принес мне весточку от моего друга — человека, втрое моложе его, который вместе с ним сражался в рядах республиканцев. Старый, одинокий солдат не любил рассказывать о себе. Мы часто играли в шахматы, и он оказался приятным партнером. Старик обладал страстным и неутомимым жизнелюбием, что редкость для людей в его возрасте. Несокрушимое здоровье Джона Дельмара вызывало у меня профессиональный интерес.

А пережить ему пришлось многое…

Он всегда был скрытен. Думается, я был самым близким его другом в последние годы, но знал о нем очень мало. Джон Дельмар вырос на Западе: во время войны скотоводов он, тогда еще мальчишка, каким-то образом, не добрав положенных лет, попал в Техасские Рейнджеры. Потом он служил в кавалерии, участвовал в войне с бурами — был у Порфирио Диаса. В 1914 году вступил в британскую армию, чтобы заплатить, как он сказал, англичанам за войну в Южной Африке. Позже он был в Китае, в Рифе, в Гран Чако и в Испании. Прихрамывать Джон начал в испанском лагере для военнопленных. Устав от сражений, организм его стал сдавать. Вот тогда-то мы с ним и встретились.

Кроме того, я знал, что он занят неким литературным трудом. Часто бывая у него дома, я заметил, что стол его завален мелко исписанными страницами. Пока он не зашел ко мне в офис в это весеннее утро 1945 года, я думал, что он пишет мемуары о своем колоритном прошлом. Я и не предполагал, что его рукописи содержат сведения о будущем.

К счастью, в это утро не было других пациентов, и его хладнокровие в ожидании собственной смерти разожгло мое любопытство. Я предложил ему набить трубку и заверил, что рад буду его выслушать.

— Хорошо, что большинство солдат погибают, не дожив до старости, — начал он, устраиваясь поудобнее в кресле и поглаживая колено тонкой, дрожащей рукой. — Именно об этом я думал в одно холодное утро, в год, когда началась война. Вы помните, когда я вернулся домой в Нью-Йорк… да, я называю это «возвращением домой», то обнаружил, что я чужой. Большинству людей, в отличие от вас, доктор, не хватает времени для старых вояк. Мне нечего было делать. Я был бесполезен, как вышедшее из строя ружье. В то сырое, ветреное утро — это было 13 апреля — я уселся на скамью в Центральном парке. Мне было холодно. Я решил, что прожил уже слишком долго… Поднимаясь со скамьи, чтобы вернуться в комнату и взять свой старый пистолет, я вдруг вспомнил! Это выглядит несколько странным — говорить «вспомнил» о том, что еще не случилось и, может быть, не случится еще на протяжении тысячи лет или более. Но я не знаю другого слова. Я говорил об этом с учеными, доктор. Вначале с психологом, с бихевиористом. Он смеялся. «Это не согласуется, — говорил он, — с концепциями бихевиоризма. Человек всего лишь машина. Все, что делает человек, — это не более, чем механическая реакция на стимулы». Но если так, то существуют стимулы, о которых бихевиористы и не подозревают. Был и второй человек — он не смеялся. Это физик из Оксфорда. Он читал лекции по эйнштейновской относительности. Похоже, он поверил мне — задавал вопросы о моих… воспоминаниях. Но я немногое мог ему рассказать. То, что он сказал, слегка облегчило мне душу. Я хотел поговорить об этом с вамп, доктор, но боялся, что вы усомнитесь в моем рассудке. Как бы там ни было, этот оксфордец сообщил мне, что Время и Пространство в отдельности друг от друга не существуют. Они, по сути, не очень-то отличаются, проникая одно в другое. Он говорил о континууме, о двунаправленном времени и о теории множественности вселенных. Я ничего не понял. «Нет существенной причины, — сказал он, — чтобы мы не могли «помнить» будущее. Теоретически разум наш должен обладать способностью прочерчивать мировые линии в будущее так же легко, как и в прошлое. Предчувствие, предвидение, грезы — это порой воспоминания о том, что будет». Всего, что говорил этот человек, я не понял, потому что это было во многом неясно и непривычно. Но он меня убедил — то, что со мной случилось, не было проявлением безумия. Он хотел узнать побольше из того, что я помнил. Но это было так давно — остались лишь смутные обрывки воспоминаний. Думаю, что все люди обладают этими способностями, просто у меня они оказались более развитыми. Я всегда страдал предчувствиями, непонятное ощущение предупреждало меня об опасности. Может быть, именно поэтому я и жив. Но первое отчетливое воспоминание о будущем пришло в тот день, в парке. Прошло много месяцев, прежде чем я научился вызывать эти воспоминания. Я думаю, вы этого не поймете. Попытаюсь описать то первое ощущение в парке. Я поскользнулся на мокрой мостовой и упал спиной на скамью. И внезапно я оказался совсем не в парке… Я все еще падал. Я находился в том же положении, но уже не на Земле. Повсюду вокруг меня была исковерканная местность; сверкали вспышки, высвечивая тысячи воронок на равнине, окольцованной огромными горами. Солнце горело в небе, которое было черным, как в полночь, и полным звезд. В небесах было и другое тело — огромное и зеленое. Над горами планировала, снижаясь, фантастическая черная машина. Она была огромных размеров и незнакомой формы. Машина сразила меня каким-то неведомым оружием, и я в агонии падал навзничь. Мгновение спустя сильнейший взрыв потряс землю. Ядовитое облако красного газа окутало меня, обожгло легкие. Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что нахожусь на Луне, точнее — подхватил обрывки мыслей человека, который там умирал. У меня никогда не было времени для занятий астрономией, но однажды я увидел фотографию лунных кратеров. И я узнал их, и понял, что зеленое сияние — это сама Земля. Я был потрясен. Прошло около года, прежде чем я понял, что обладаю способностью предвидеть будущее. То, первое воспоминание относилось к тридцатому столетию, ко времени завоевания Луны медузианами. Человек, разделивший со мной последние видения, был одним из земных колонистов, убитых ими.

Как известно, способности усиливаются практикой. Я уверен, что это просто телепатия — перенесение мыслей не только во времени, но и в пространстве. Надо лишь помнить, что Пространство и Время нереальны — они лишь аспекты действительности. Поначалу у меня были контакты с разумами лишь в остро стрессовых ситуациях, как в случае с гибнущим колонистом. Позже я научился контактировать с разумами, находящимися и в состоянии покоя. Мне удалось проследить историю человечества на ближайшие несколько тысяч лет вперед. Именно ее я и пишу.

— История будущего!

— Завоевание пространства — вот что больше всего меня занимает. Отчасти потому, что оно связано с наиболее сложными достижениями человеческой инженерии, с отвагой и большими опасностями. И отчасти потому, что мои собственные потомки сыграют в нем немаловажную роль.

В голосе его прозвучала гордость. Почувствовав это, Джон Дельмар смущенно замолчал. Острый взгляд синих глаз изучал мое лицо. Ожидая продолжения рассказа, я боялся спугнуть его недоверием.

— Да, доктор, у меня есть сын. — Тонкое коричневое лицо осветилось гордостью. — Мне не удалось сделать из него солдата, и я смирился с мыслью, что особого проку от него не будет. Задолго до Пирл Харбора я пытался убедить его вступить в армию, но он не хотел и слышать об этом. Да, Дон никогда не любил драться. Он занимается ядерной физикой. Сейчас работает на армию где-то возле Нью-Мексико. Я даже не предполагал, что он там. Знал только, что его специализация, связана с ураном.

Джон Дельмар немного помолчал.

— Так вот, я считал, что Дон немногого добьется в жизни, но сейчас знаю, — он сконструирует первый двигатель на атомной энергии. Я привык думать, что он не из храбрецов. Но ему хватило смелости, чтобы повести первую атомную ракету с человеком на борту.

Мне пришлось слегка кашлянуть, и он пояснил:

— Я, будучи наделен своим даром, смог разделить этот полет с Доном. Ракета взорвалась за пределами атмосферы. Он, конечно, погиб. Но оставил сына, носившего фамилию Дельмар. Мой внук достиг Луны, доктор, на военной ракете. После того, как там нашли уран, он принял командование над небольшим лагерем из воздухонепроницаемых куполов, поставленных над шахтами. Но чудовищная атомная война изолировала Луну. Там и погиб мой внук со своим маленьким гарнизоном. Прошло не менее двух столетий, прежде чем человеческая цивилизация смогла оправиться настолько, чтобы построить новую космическую ракету. Человека, который позднее, в XXII веке, прибыл на мертвые шахты Луны, а оттуда отправился на Марс, звали Майлс Дельмар. Он чрезмерно ослабил защиту атомного реактора, облегчая корабль для полета, и радиация уничтожила весь экипаж. Мертвый корабль врезался в Большой Сырт. Сын Майлса — Зэйн Дельмар запатентовал геодин, что было гигантским шагом вперед от тяжелых и опасных реакторов. Он нашел на Марсе обломки отцовского корабля и пережил нападение туземцев-марсиан. Позже он умер на Венере от тропической лихорадки. Победа людей над космосом была нелегкой. Но троим сыновьям Зэйна удалось остаться в живых и даже разбогатеть, используя геодин. В следующем столетии вся Солнечная система была хорошо изучена вплоть до спутника Плутона. Прошло еще пятьдесят лет, и Джон Ульнар прибыл на Плутон. К этому времени наша фамилия изменилась с Дельмар на Ульнар в соответствии с новой общей системой идентификации. У Джона иссякло топливо — возвратиться было уже нельзя. Но оп смог прожить на Черной Планете четыре года, оставив дневник, найденный его племянником двадцать лет спустя. Дочь Джона звали Мэри Ульнар. Она вступила в сражение с кремниепанцирными жителями пустынь Марса. Артур же Ульнар — се брат — повел первый флот против холодных полуметаллических существ, распространивших свою власть на четыре спутника Юпитера. Он погиб на Ио. Исследователи и колонисты встречали бесчисленные трудности, связанные с бактериями, гравитацией, атмосферами, химическими опасностями. Будучи планетарными инженерами, Ульнары внесли полновесный вклад в новые науки, которые, располагая гравитационными генераторами, синтетическими атмосферами и управлением климатом, могли превратить застывший каменный астероид в крошечный рай. И были щедро вознаграждены за это. Черная страница нашей семейной истории, начинается в двадцать шестом столетии. К этому времени завоевание Солнечной системы было завершено. Семья Ульнаров заняла высокое положение. Она получала большие прибыли — контролировала межпланетную торговлю еще со времен Зэйна и его геодина и, в конце концов, стала властвовать над всей Солнечной системой. Один дерзкий финансовый магнат короновал себя Эриком Первым, Императором Солнца. В течение двухсот лет его потомки правили всеми планетами, как абсолютные деспоты. Власть их, должен с прискорбием сказать, основывалась на полном порабощении. Они жестоко подавляли любое проявление свободомыслия. Но, наконец, Адаму Третьему пришлось отречься. Дело в том, что он пытался ограничить свободу научных исследований. Ученые свергли его, и Совет Зеленого Холла основал первую в истории подлинную демократию. В течение двух веков в Системе существовала мудрая цивилизация, защищенная небольшим войском из закаленных и хорошо обученных людей, носившим название «Космический Легион».

Джон Дельмар задумчиво покачал седой головой.

— Если бы я мог жить на тысячу лет позже! — прошептал он. — Я бы мог сражаться в рядах этого Легиона. Ибо золотой век свободы был не вечен. Эрик Ульнар был первым человеком, облетевшим вокруг другой звезды, названной астрономами Убегающей Звездой Бернарда. Ближайшие несколько звезд, как было выяснено, не имели планет. Вернувшись, Эрик Ульнар принес па обитаемые планеты ужас и гибель. Безумные амбиции моего дальнего потомка привели к войне между двумя системами — вторжения, бедствия, ужаса. Легион был предан. А потом был совершен подвиг несколькими верными людьми из Космического Легиона. Одним из них был Джон Ульнар. Мне хотелось бы думать, что это имя пришло от меня…