Спустя годы в романе "Белая гвардия" Михаил Булгаков описал это трагическое событие: "Однажды, в мае месяце, когда город проснулся сияющий, как жемчужина в бирюзе, и солнце выкатилось освещать царство гетьмана, когда граждане уже двинулись, как муравьи, по своим делишкам и заспанные приказчики начали в магазинах открывать рокочущие шторы, прокатился по Городу страшный и зловещий звук. Он был неслыханного тембра — и не пушка, и не гром, — но настолько силен, что многие форточки открылись сами собой и все стекла дрогнули. <…>
Горожане проснулись, и на улицах началось смятение. Разрослось оно мгновенно, ибо побежали с верхнего Города — Печерска растерзанные, окровавленные люди с воем и визгом. А звук прошел и в третий раз и так, что начали с громом обваливаться в печерских домах стекла и почва шатнулась под ногами. <…>
Вскоре узнали, откуда пришел звук. Он явился с Лысой Горы. <…> Пять дней жил после этого Город, в ужасе ожидая, что потекут с Лысой Горы ядовитые газы. Но удары прекратились, газы не потекли, окровавленные исчезли, и Город приобрел мирный вид во всех своих частях, за исключением небольшого угла Печерска, где рухнуло несколько домов. Нечего и говорить, что германское командование нарядило строгое следствие, и нечего и говорить, что Город ничего не узнал относительно причин взрыва".
Зато у киевских обывателей было немало версий, связанных с этой трагедией. Поговаривали о происках большевиков, эсеров, анархистов, о засланных агентах Антанты, о гневе языческих идолов, зарытых на Лысой горе, о подрывной деятельности немцев — врагов кайзера Вильгельма.
Однако мудрые киевские деды с Бессарабки лишь усмехались в седые усы, услыхав подобную чушь, даже не желая ее опровергать и оспаривать. Сидели они с утра до вечера на бревнышке, наблюдали за суетой базара и таинственно молчали. Какие мысли витали в их мудрых головах — одному Богу было известно.
— Так отчего все-таки рвануло на Лысой горе? — приставали к ним самые надоедливые и любопытные.
— Ведьмы пошалили… Видать, никогда Киеву не будет от них покоя… — неспешно отвечали деды и хитро переглядывались. — Спасибо, что эти барышни озоровали на Лысой горе безо всякой злобы. А то б весь Киев разнесло…
Ведьм такая гибель, как случается иногда на Рождество выпадает снегу: разряжены, размазаны, словно панночки на ярмарке.
Даже у мудрых дедов с Бессарабки не было единого мнения о том, когда точно обитали в Киеве две ведьмы-подружки. Одну звали Ирица, что в давние времена в переводе с украинского означало "опытная ведьма". Другую величали Босорка, то есть "начинающая служительница темных сил".
Неизвестно, где они проживали в Киеве. Но вот их излюбленные места в городе когда-то были хорошо известны обывателям.
Многие побаивались озорных подружек и, увидев на улице, поспешно крестились и опасливо произносили:
— Вона, пошла парочка — овца и ярочка…
— Опять шабушить и чебучить будут…
— Теперь гляди в оба: неизвестно, где на этот раз они собираются проказничать…
Выход в свет экстравагантные ведьмы начинали с питейных заведений и в зависимости от их статуса принимали соответствующий вид. В дорогие шинки они являлись напомаженными, расфуфыренными барынями, бедняцкие посещали в образе оборванок, спившихся нищенок, бродячих гадалок и разухабистых проституток.
Зачем нужен был этот маскарад, непонятно. Ведь и шинкари и посетители легко узнавали их. Видимо, нечто актерское таилось в сердцах Ирицы и Босорки.
Прежде всего, подружек выдавал мешок, с которым они не расставались. А в том неприглядном мешке сидел серый кот.
Почему тварь была не черного цвета, как принято у ведьм? Необычный выбор кота именно этой масти киевляне считали еще одной причудой Ирицы и Босорки.
Явившись в шинок, подружки тут же заказывали штоф отборной горилки и начинали куролесить. Вытаскивали кота из мешка и усаживали его прямо на стол.