В коридоре повисло тяжкое молчание. Аниаллу и Селорн застыли друг напротив друга. Стайка светляков, круживших под низким сводом, отбрасывала на их окаменевшие лица дрожащие золотистые блики. С этих двоих, пожалуй, можно было бы слепить парочку отличных статуй – аллегории стыда и праведного гнева… Вот только работать скульптору пришлось бы очень быстро. Селорн не выдержал первым – сурово сжатые губы его дрогнули и расплылись в довольной улыбке.

– Я вижу, актриса из тебя явно лучше, чем змеюшная жрица, – заявил он, подняв голову Аниаллу за подбородок и заставив приёмную дочь посмотреть себе в глаза.

– Ты более не гневаешься, отец? – шаловливо пошевелив ушами, но всё ещё умудряясь выдерживать извиняющийся тон, спросила Алу.

Эал не стал отвечать – Аниаллу и так было хорошо известно, что во всём Бесконечном не отыщется существа, которое её отставка порадовала бы больше, чем его. Он протянул дочери руку, в кои-то веки не забыв вежливо втянуть когти, помог ей подняться с колен и, обняв за плечи, повёл вглубь дома. Светляки следовали за ними, пока Селорн небрежным жестом не отослал их прочь.

– Тебя можно поздравить с первым нормальным заданием? – спросил он, миновав открытую галерею и ступив под своды Внешнего замка.

– Да. Не знаю, правда, насколько оно нормальное, но уж точно ни с какими змеями и Путями не связано, – хмыкнула Алу.

Селорн не расспрашивал, догадываясь, что молчание было одним из условий её контракта. Несмотря на то что патриарх был родом из Великого леса, представители мужского населения которого были самыми лучшими телепатами в Энхиарге, он не смог бы прочитать мысли Аниаллу – её разум находился под защитой самой Аласаис (что, конечно, мало радовало эала).

– Ты давно меня почувствовал?

– Нет. Я охотился… мы охотились. Сейчас увидишь, – ускоряя шаг, пообещал патриарх.

Они свернули за угол и вышли в круглую комнату с потолком-куполом, похожим на черепаший панцирь, из которого выпилили большинство пластин, заменив их толстыми, мутными зеленовато-бурыми стёклами. Их неровная поверхность кое-где вздувалась пузырями, её покрывали коричневые разводы и тёмные пятна лишайников. С костяных рам свисали пучки седой травы. Неудивительно, что этот маленький зал прозвали Болотом.

В проломе посреди пола булькал небольшой фонтан. Над ним снежным комом нависал крупный кот – эдакий упитанный, обросший длинной шерстью леопард-альбинос. С выражением непередаваемой брезгливости на розовоносой морде он купал одну из своих сахарных лап в низких струях фонтана – как и другие три, она была забрызгана кровью. Завидев Селорна, бедняга поспешно выдернул лапу из воды и попятился – точь-в-точь кухонный котяра, пойманный за похищением печёнки. Но было поздно. Патриарх сгрёб его за ухо и, не слушая его жалобных криков, потащил прочь от фонтана, приговаривая:

– Кошки моются языком. Я-зы-ком. Языком они моются.

Его жертва продолжала вопить, выкатив голубые глаза и прижав второе ухо. Где-то на полпути к стене она вдруг упёрлась в пол растопыренными лапами и вцепилась в камень когтями. Селорн остановился.

– О, да я смотрю, ты вспомнил, зачем тебе эти крючки на пальцах. Прогресс, – осклабился он и отшвырнул от себя кота.

Аниаллу с улыбкой наблюдала за этой «душераздирающей» сценой. В ней был весь Селорн – бдительный страж своей и чужой Кошачести.

– Посмотри, какого красавца мы с этим олухом завалили. Едва не ушёл. Матёрый, – сказал патриарх, подводя дочь к мохнатой окровавленной туше. – Я уж думал, господин волшебник набегался за ним, проголодался и с ушами зарылся в добычу. Но нет. Его могущество не может донести кусок мяса до морды, не левитируя его!

«Господин волшебник», подёргивая растерзанным ухом, потупил взор. Он был ан Меанором – одним из котов-магов. И, видимо, довёл себя работой до такого состояния, что попал на лечение к патриарху Селорну. Лично.

Что может свести алая с ума? Жизнь в Нель-Илейне, где, куда ни ступишь, везде мокро? Или почётная обязанность изо дня в день ужинать в компании элиданских аристократов, когда нельзя подбирать под себя ноги, урчать, заглатывать большие куски и помогать себе руками? И Аниаллу, и патриарх Селорн прекрасно знали ответ – это усиленные занятия магией .

У ворот замка ан Меаноров частенько можно было увидеть, как очередной посетитель, теряя бумаги и остатки собственного достоинства, стремглав скатывается с лестницы с воплем: «Да они там все помешанные!» И с этим диагнозом, при всём желании, было очень трудно поспорить. Каждый бриаэлларец знает – от ан Меаноров можно ждать любой выходки. Абсолютно любой . Словно кто-то, обладающий изощрённым и извращённым воображением, сидел и выдумывал каждому из них свой набор невообразимых привычек.

Алаи неплохие колдуны, однако они явно не созданы для постоянных фундаментальных магических исследований – таковые вредят не только их физическому и умственному здоровью, но и, что куда страшнее, самому тел алаит, духу Кошки. Увлекшись колдовством, многие из ан Меаноров забывали о своей природе, теряли связь со своей кошачьей сущностью и, как следствие, большинство свойственных каждому алаю способностей. Когда какой-то рубеж в их саморазрушении оказывался пройденным, они впадали в депрессию, могли неделями апатично сидеть, уставившись в стену или же в книгу, где были не в состоянии понять ни слова. Иногда лекарям душ удавалось вытащить их из этого состояния, но часто они доводили себя до той грани, что их уже не могло спасти ничто, кроме полного стирания памяти и нового рождения (так что алайское восклицание «Родите меня заново!» приобретало в устах ан Меаноров особое значение).