– Не подведи мать, – угрожающе выдохнула женщина в красном, но Агата ее не слышала.

Какое-то время она стояла в дверях, а потом со щелчком сложила веер и зашагала к столу, как мрачный охотник по заснеженному лесу. Женщина в красном скрипнула зубами и, как только Агата упала на стул рядом с ней, зашипела:

– Ах ты, позорище. Лучше бы и не возвращалась. Я тебе что, зря полночи объясняла, в каком мы положении? Твой отец умер, да еще так не вовремя, а ты…

Агата потянулась к блюду с остатками курицы, которое все еще стояло перед Генри, воткнула вилку в нетронутую ногу и принялась засовывать в рот куски. По залу пронесся такой стон ужаса, что появление следующей девушки прошло незамеченным.

– Как она может! Ест без веера! – выдохнул побелевший Уилфред. Кажется, его любовь к традициям пережила слишком много потрясений за одно утро.

Агата поверх курицы мрачно улыбнулась Генри, вгрызаясь в мясо, и Генри сразу стало как-то легче. Хорошо, что Агата не изменилась. И тут он понял, что не он один об этом думает: принц с непроницаемым лицом смотрел на нее, и Генри вдруг увидел у него в углах губ улыбку. Не фальшивую, а настоящую, как будто он встретил друга, которого уже не думал увидеть.

Впрочем, больше никто в зале их хорошего настроения не разделял. Женщина в красном тщетно пыталась закрыть Агату веером, а потом схватила ее за руку и рывком подняла на ноги.

– Простите, нам пора. Моей дочери нездоровится, – быстро сказала она.

Агата до последнего цеплялась за вилку, но мать тащила ее прочь с таким напором, что доесть ей так и не удалось. В дверях они чуть не сбили новую девушку, та покачнулась, но устояла, все зашумели сильнее, и Уилфред пихнул Генри в бок:

– Это она, наша детка! Уверен, свадьба состоится еще до лета! Половина наших поставили на нее деньги! Она прекрасна, правда? Какая стать, какие золотые волосы! Мать будущих королей!

Генри, все еще думая, как Агата теперь продержится без еды, мельком взглянул на дочь Уилфреда и сразу понял, почему тот ею так гордится. Если в этом замке красивыми считались замученные, изможденные и светловолосые, то эта далеко обходила всех – руки у нее были, как ветки у скриплеров, а волосы – как золото. Сосредоточенный взгляд поверх веера из черных перьев был устремлен в никуда, а туфли…

– Ох, Ингрид, – восторженно простонал Уилфред. – Да в этих туфлях же никто, кроме твоей матери, не мог ходить! А она была и вообще, по-моему, не человек, а… волшебница. – Кажется, он хотел сказать что-то другое, но в конце поправился.

– Она сможет. Мы тренировались, – отрезала Ингрид.

Девушка неспешно пошла к столу, держа одной рукой край белого платья, чтобы все оценили туфли, созданные для того, чтобы ломать людям ноги. Принц закрыл лицо рукой. Ему, кажется, тоже было страшно. Но девушка дошла почти до самого стола, и Уилфред уже разжал кулаки, а Ингрид перевела дух, когда один из носков туфли зацепился за второй, и девушка полетела на пол.

Генри представил себе хруст костей и метнулся вперед прежде, чем успел подумать. Он, бывало, уворачивался от стрел, летевших прямо в него. Поймать одну девчонку было не так уж сложно.

Он поставил ее прямо, подобрал отлетевшую в сторону туфлю и вдел обратно ее ногу – вроде бы не пострадавшую. Все произошло так быстро, что никто даже в себя не успел прийти. В ушах у девушки, видимо, тоже стоял несостоявшийся хруст костей, и Генри крепче сжал ее ногу, чтобы подбодрить. Его ладонь обхватила ее лодыжку целиком, и почему-то от этого он вздрогнул.

– Ну ты даешь. – Он даже через перчатку чувствовал, что нога у нее ледяная и мышцы дрожат от напряжения. – В таких любой бы упал.

У нее были темно-серые глаза и темные брови, а волосы золотые, и Генри невпопад подумал: настой ромашки. Веер она не опустила, вцепилась в него со всей силы, и он так и не увидел ее лица. Только глаза, в которых из-под испуга начало проступать что-то другое: будто она молча пыталась сказать ему спасибо.

Они оба неловко замерли, и пару секунд вокруг была полная тишина, – Генри так и сидел, сжимая ее ногу. А потом все зашумели, девушка моргнула и будто очнулась. Она убрала ногу и, так и не сказав ни слова, мелко пошла прочь.

Генри встал. Он сразу понял: в чаше терпения местных жителей это была последняя капля. Все смотрели на него так, словно он посреди завтрака начал ломать мебель.