Он мучительно закашлялся, переоценив свою способность говорить, и выражение на лице принца изменилось снова, будто ему в голову пришла огромная, невероятная мысль, затопившая его целиком.
– Дары, – медленно проговорил он, глядя на руку Генри, слабо цепляющуюся за него.
Потом тряхнул головой и, переступив через Генри, зашагал к двери наверх. Генри с тоской ждал шагов на лестнице, после которых наступит полная тишина, но так их и не услышал и, кое-как повернув голову, обнаружил, что принц так и стоит у подножия лестницы.
– Я теперь могу стать героем, да? – не поворачиваясь, сказал принц. – Сразиться с Освальдом. Все, как я хотел.
Он опустил голову и посмотрел на свои руки так, будто видел их в первый раз. А потом развернулся, подошел к Генри и опустился на пол. Лицо у него было отсутствующее, будто принц видел что-то дальше этой комнаты, дальше того, что могут увидеть человеческие глаза, – так Олдус смотрел в свою книгу, так Агата смотрела на свои огни.
Принц вытянул руку и с хлюпающим звуком положил ее Генри на живот. Генри прошиб холодный пот: он почувствовал, как под ладонью принца срастаются мышцы и сосуды, сходится все разорванное, и почему-то это было еще больнее, чем удар ножом, но скоро боль исчезла без следа. Генри, захлебываясь воздухом, какое-то время смотрел в потолок, на Барса, и наслаждался работой собственных легких. Пять минут назад ему казалось, что они превратились в сухие, сморщенные тряпки, а теперь воздух наполнял их свободно, до краев. А потом он услышал над ухом сдавленные ругательства и сел. Крови вокруг больше не было, только на рубашке осталась дыра. Принц, согнувшись, упирался головой в пол, его ногти царапали каменные плиты, и Генри наконец вспомнил, отчего тот после случая с Агатой сказал, что такой дар ему не нужен. Чтобы кого-то вылечить, он отдавал ему свои силы и забирал боль себе. И если от порезов на руке Агаты он еле встал, то сейчас…
Генри в панике оттащил его к стене и прислонил к ней спиной. Принц был куда крупнее его, но Генри чувствовал себя так, будто может поднять каменный валун, упавшее дерево, хоть весь дворец целиком.
– В этот раз успел, – еле ворочая языком, сказал принц с детской, неуместной гордостью.
И Генри обнял его. Он помнил: это жест дружбы и благодарности.
– Спасибо, – тихо сказал он.
Принц слабо толкнул его кулаком в плечо, отстраняясь. Он был весь белый, словно из него вытянули всю кровь, но определенно выглядел более живым, чем когда-либо раньше.
И тут сверху раздался крик, полный такого гнева, такой бешеной, дикой ярости, что оба вздрогнули.
– Кажется, там все не особо хорошо прошло, – без большого сожаления сказал Генри.
– Так разберись. Иди, звереныш. Я не умру, не надейся, – еле шевеля серыми от боли губами, выдавил принц и усмехнулся шире.
Генри встал. Он чувствовал такую силу, какой не было у него, даже когда дар огня твердил, что его могущество ни с кем не сравнится, и эта сила звенела в нем, требовала выхода. Генри подошел к двери, ведущей наверх, двери, до которой уже не надеялся добраться, и, не оглядываясь, пошел вверх по ступеням.
Он был так уверен, что верхний зал окажется крошечной комнатой с лежащей посередине короной, что на пороге от неожиданности едва не споткнулся о край ковра. Огромный зал был уставлен столами и шкафами с предметами, о назначении которых Генри не имел ни малейшего понятия, а на столе у дальней стены лежала вовсе не корона, а невероятных размеров книга. Джоанна и Освальд расшвыривали сложенные всюду вещи – может, упрямо пытались отыскать корону, а может, просто от разочарования крушили все вокруг.
То, что короны тут нет, было настолько ясно, что Генри едва не засмеялся. Он не представлял, как теперь быть, но все еще чувствовал себя таким счастливым, что даже не мог по-настоящему расстроиться.
– Похоже, Алфорд всех провел, – сказал он.
Услышав его голос, оба подскочили и обернулись к нему. Отец медленно выдохнул, у Джоанны приоткрылся рот. Генри даже не знал, что она может выглядеть такой испуганной, а отец – таким удивленным.
– Я тебя убила, – пробормотала Джоанна и взглянула на Освальда так, будто это он виноват.