Утренние озарения Роберта имели темную изнанку. Порой он просыпался не с отличным решением, а с жутким осознанием, что определенная проблема реальна, назрела и кажется неразрешимой. Он себя не накручивал: это было проявлением защитной креативности. Иногда опасность заставала его врасплох, но чаще он уже отдавал себе отчет в том или ином неудобстве, а теперь понимал, что оно чрезвычайно опасно. Приступы паники обыкновенно приводили к верным решениям, например, в случае, когда он отозвал самую первую свою длинную поэму из маленького издательства и тем скрыл ее наивное мелкотемье от глаз публики.

И, очень редко, новая проблема оказывалась абсолютно неразрешимой, а он совсем терял голову в преддверии катастрофы.

Тем вечером, возвращаясь с презентации в Фэйрмонте, он чувствовал себя довольно неплохо. Подрастающее поколение впечатлено его работой, как и старперы вроде Уинстона Блаунта – идиоты, устроенные чуть сложней. Дела идут на лад. Я возвращаюсь. За ужином Роберт рассеянно отбивался от попыток Мири навязать ему различную помощь. Боб все еще отсутствовал. Роберт без особого энтузиазма расспрашивал Элис, как прошли последние дни Лены. Спрашивала ли Лена про него под конец? Кто присутствовал на ее похоронах? Элис вела себя терпеливей обычного, но особой информации из нее вытянуть по-прежнему не удавалось.

С этими вопросами он заснул.

И проснулся, намереваясь отыскать ответы. Когда вернется Боб, нужно будет с ним поговорить начистоту насчет Лены. Боб знает некоторые ответы. А остальное… для остального существуют поиск и анализ. Чумлиг рассказывала про Друзей Приватности. Есть методы, позволяющие пробиться сквозь сети вранья, сплетенные ими. У Роберта все лучше получалось искать и анализировать. Так или иначе, а память об утраченном времени с Леной он восстановит.

Это хорошие новости. А плохие надвинулись постепенно, пока он лежал, сонно раздумывая о том, как бы приспособить технологию к поискам Лены… Самой скверной новостью стала его абсолютная, нутряная уверенность в том, что раньше он ощущал лишь смутно. Да, вчера моя поэзия потрясла подростков. Но какой смысл этому радоваться? Он дурень, что позволил себе даже на миг потешиться таким результатом. Даже намек на удовольствие должен был испариться вместе с похвалой мальца Хуана Как-Его-Там, сравнившего Роберта с талантливыми рекламщиками-копирайтерами. О Боже!

Но Уинстон Блаунт тоже аплодировал легкой импровизации Роберта. Уинстон Блаунт вполне компетентен и понимает, стоила ли стихотворная овчинка выделки. Тут-то Роберта и посетило утреннее озарение: он вспомнил аплодисменты Уинни, размеренные хлопки его ладоней, усмешку на лице. Не так выглядят пораженные и пристыженные враги. В старые дни Роберт ни за что бы не поддался иллюзии. О нет. Уинни подтрунивал. Уинстон Блаунт дал ему понять то, что и самому Роберту полагалось бы сразу сообразить. Стихотворение, вдохновленное видом из окна, – дерьмо собачье, и похвалили его те, кто в жизни ничего слаще не едал. Роберт долго лежал в неподвижности, чувствуя, как рвется из горла сдавленный стон, и вспоминал банальные слова небольшого стихотворения.

Вот в чем состояло мрачное озарение того утра. Оформился вывод, от которого ему удавалось уворачиваться все время после возвращения из мертвых. Я потерял дар музыки слов.

Его ежедневно посещали поэтические идеи, но стихи не ложились на бумагу. Ни строфы. Он твердил себе, что гениальный талант вернется, как вернулось все остальное, что дар уже возвращается – постепенно, вместе с небольшими стихотворениями. Но это мираж. И он сам понимал, что это мираж. Он умер изнутри, его дарование испарилось и заменено случайным сочетанием механических диковинок.

Ты не можешь быть в этом уверен! Он скатился с кровати и кинулся в ванную. Воздух был холодный, неподвижный. Он уставился через полуоткрытое окошко ванной в садик, на искривленные можжевельники, на пустынную улочку. Боб и Элис отвели ему комнаты на верхнем этаже. Забавно было снова подниматься и спускаться по лестнице.

Если начистоту, то никаких принципиальных перемен не произошло. Новых подтверждений его уродства не появилось. Он просто исполнился уверенности, что искалечен: такой уверенности, какая приходила лишь с озарениями поутру. Ну блин. Но ведь может в кои-то веки паника оказаться беспочвенной? Возможно, это тревога из-за мыслей о смерти Лены вынуждает его во всем видеть смерть и бесплодие.

Да-да. Никаких проблем. Совсем никаких.

То утро он провел в панической горячке, пытаясь доказать себе, что сохранил талант и по-прежнему способен писать. Но никакой бумаги, кроме умного листа инфолио, под рукой не было, а когда он писал на нем, каракули превращались в ровные ошрифтованные строки. В прошлом его это раздражало, но ни разу настолько, чтобы пуститься на поиски настоящей бумаги. Сегодня же, сейчас… он чуял, что душа уходит из его слов еще прежде, чем они сложатся в поэзию! Окончательная победа автоматизации над творческой мыслью. Ничего толком не коснешься. Вот что мешает окончательному возвращению его талантов! А во всем доме нет ни одной нормальной книги, бумажной, с печатными строчками.

Ага… Он ринулся в подвал и выволок оттуда одну из плесневеющих картонных коробок, привезенных Бобом из Пало-Альто. Внутри оказались настоящие книги. Ребенком Роберт почти все лето проводил на диване в гостиной. Телевизора у них не было, но он ежедневно приносил домой новую связку книг из библиотеки. Летом, валяясь на диване, он вкушал глубокой мудрости и фривольного трэша – и узнавал больше, чем за весь учебный год. Быть может, там он и научился музыке слов.

Эти книги ценности почти не имели. Университетские каталоги времен, предшествующих полной оцифровке в Стэнфорде. Рукописные заметки, терпеливо отксерокопированные его секретаршами для студентов.

Но да, несколько томиков поэзии здесь нашлось. Прискорбно мало, и последние лет десять их перечитывали только мокрицы. Роберт поднялся и окинул взглядом коробки, уходящие дальше в сумрак подвала. Несомненно, в них есть и другие книги, пускай подбор их и случаен: то, что осталось после продажи Бобом на аукционе имущества из Пало-Альто. Он опустил глаза на книгу в своей руке. Киплинг. Ох уж эти бравурные марши ура-патриотов. Но для начала сгодится. В отличие от библиотек киберпространства, эти книги можно в руках подержать. Он устроился на коробках и начал читать, забегая умом впереди слов, пытаясь вспомнить остаток стихотворения, пытаясь воссоздать его.

Прошел час. Два часа. Он отстраненно осознавал, что Элис спускалась пригласить его на ланч, а он нетерпеливым жестом отогнал ее. Слишком важное дело. Он начал вскрывать коробку за коробкой. Местами попадались книги Боба с Элис, еще более бессмысленные, чем тот мусор, который они притащили из Пало-Альто. Однако добычей Роберта стала и еще дюжина томиков поэзии. Включая… достойные работы.

Минула середина дня. Он все еще мог наслаждаться поэзией, но это наслаждение было неотделимо от боли. Я больше не могу писать хорошие стихи, если только не вспомню их по случаю. Паника нарастала. Наконец он поднялся и швырнул томик Эзры Паунда в стену подвала. Переплет старой книги треснул, она распласталась на полу, как бумажная бабочка с оторванными крыльями. Мгновение Роберт смотрел на нее. Никогда еще он не причинил вреда книге, даже самой дерьмовой. Он пересек подвал и опустился на колени рядом с калекой.

Именно этот момент выбрала Мири, чтобы весело сбежать вниз по лестнице.

– Роберт! Элис говорит, можно аэротакси вызывать! Куда ты хочешь отправиться?