— Виталий не просто отличник учёбы, — похвалил меня между тем ректор, — а ещё и секретарь партийной организации курса. Замечательный студент! Уверен, он станет и прекрасным сотрудником.
Старичок Явлинский при упоминании партийной организации оживился и, когда пришёл его черёд пожимать руку, сделал это с особым вниманием и даже теплотой.
Я постарался ответить любезностью на любезность. Всё-таки двойник за двойника не ответчик. В конце концов, российская капиталистическая действительность — это сбой, тупик в развитии вселенских причинно-следственных связей. Настоящая история происходит здесь. Будем считать, что он не виноват за свою копию-либерала на той стороне. Тем более что даже там она практически позабыта.
— Служу Советскому Союзу! — торжественно, с дрожью в голосе объявил я в зал. Даже слёзы на глазах выступили.
Там, в зале — я мимолётно выловил лицо из толпы — приветственные знаки делал мне полковник Горбунов. До конца церемонии он не досидел — должно быть, позвали дела.
Три года учёбы пролетели незаметно. Никогда бы не подумал, что учёба в Высшей школе КГБ может быть таким увлекательным делом! Вся мишура, вся анархистская пена окончательно схлынула с моей сущности и открыла во всей красе убеждённого государственника. Надо, надо защищать наше государство рабочих и крестьян от хаотичных попыток асоциальных дикарей превратить его в прах. Один раз, на той стороне, коммунисты уже дали маху, доведя себя до такого жидкого состояния, что позволили заползти в самое сердце государства бубонной чуме, которая в одночасье уничтожила его. Мы не имеем права повторить то же самое здесь. В таком случае человечество вообще недостойно жизни.
К некоторому моему удивлению, за время учёбы семья Сидельниковых не оставляла попыток вернуть меня в своё лоно. Уже через пару месяцев ко мне в общежитие (комната, а точнее две, оказались ещё более благоустроенными, чем в заводской общаге) припёрлась Даша. И откуда только узнала, что я живу здесь? На комбинате, должно быть, сказали — мне ведь давали там характеристику для Высшей школы. Выглядела так называемая сестра грустной и потерянной. Она проходила по обвинению в пособничестве в деле об организованных террористических бандформированиях, но отделалась условным сроком то ли на полтора, то ли на два года. Чего уж говорить: советский суд — самый гуманный суд в мире.
— Мать плачет, не останавливается, — присев на краешек кровати, передавала она мне новости «из дома». — Слёзно просит, чтобы ты вернулся.
— Она мне не мать, — отвечал я сурово. — И ты мне не сестра. Я вас знать не знаю.
— Вить, она же не переживёт этого! Она и так едва руки на себя не наложила, когда того Витю убили, а сейчас и вовсе с ума сходит.
— Вот! — показал я ей новый паспорт, развернув его на странице с именем и фотографией. — Меня зовут Виталий. Виталий Шаталин. И я, милая девушка, не понимаю, о каком Викторе идёт речь. Прошу оставить меня в покое!
Потом она ловила меня у входа в учебный корпус ещё пару раз. Бежала за мной, не обращающим на неё внимание, и торопливо рассказывала о том, что отец зла на меня не держит, что руки у него зажили, и что он даже не вспоминает о произошедшем. Скороговоркой проговаривала, что мать положили в больницу и от тоски по сыночку совсем ей плохо и тошно.
— Обнять тебя перед смертью хочет, — пыталась она меня разжалобить.
Я на эти провокации не реагировал.
А вскоре ко мне заявилась и сама мать. Она ждала меня на скамейке у общежития, окликнула, с трудом поднялась, опираясь на палочку. Во мне шевельнулась неуместная вежливость, и я остановился поговорить с ней.
— Сынок, ты уж уважь меня, не прогоняй! — вытирая слёзы, зашептала она. — Извелась я вся, заболела вот сильно. После смерти Вити еле оправилась, а после твоего ухода совсем подкосило. Возвращайся, сынок! — зарыдала она вдруг, и плечи её заходили ходуном от всхлипов. — Не могу я без тебя.
— А что же боженька не утешает? — спросил я цинично. Жалеть эту женщину я не собирался.
— Боженька велит прощения у тебя попросить. Прости меня, солнышко моё, если обидела я тебя чем! Как мне вину искупить?
— Да что ж какие вы все слабые, а?! — воскликнул я в сердцах. — Как же жить так можно? Женщина, я не ваш сын! Не ваш, понимаете? Обратитесь к психиатру, пожалуйста, он выпишет вам хорошие лекарства.
— Да как же не сын? — заплаканная женщина смотрела на меня недоумённо. — Это ж всё одно, все параллельные реальности, всё одно. И разницы нет в них никакой. Везде мы одно и то же. Везде мы — это мы. Сын ты мой, сын! А по-другому и не может быть.