Глава 15

Как убить человека, когда уже две тысячи лет никого не распинают на крестах? Конечно, есть и другие варианты физического насилия, причем довольно эффективные. Например, как убить ребенка: взять за ноги и бить головой о стены и шкафы, пока очередной удар не станет роковым? А самых маленьких просто трясти, пока голова не оторвется от тела? Можно избить до смерти. Или использовать нож. Все это проверенные способы.

Еще можно отправить детей на войну. Одеть в мундиры, как взрослых, дать в руки оружие. Или послать искать мины. Можно морить их голодом или поить отравленной водой. В деле убийства детей человечество всегда проявляло большую изобретательность.

Для тех, кто брезгует марать руки кровью, есть слова. Они не наносят физических ран, но травмируют и иногда даже убивают душу ребенка. Нужно только твердить ему неустанно, что он ничтожество, что ничего не добьется в жизни. Тогда он будет постоянно испытывать чувство вины за то, что родился. Можно заставить его чувствовать себя глупым, толстым, безобразным… Этот список бесконечен. Делая это умело и расчетливо, вы быстро уничтожите слабую детскую душу. Останется только оболочка, которая будет брести по бесконечной пустыне. Снаружи живая, но мертвая внутри. А есть ведь еще и сексуальное насилие.

Но можно поступить, как я. Предоставить ребенку встретить свою судьбу, которая предполагает, что кто-то другой проживет еще один лишний день. Тем более, что душе, которую я собираюсь выпустить, не придется проходить через какой-нибудь банк душ, она очень скоро попадет в новое тело. Так что речь тут идет не о смерти, а скорее о жизни. Я могу с гордостью сказать, что совершила это во имя высокой цели.

Я сидела за кухонным столом, пила кофе и листала газету, мысленно подбирая правильные слова. Мы со Смертью провели бурную ночь, забыв обо всех табу. Мы брали и отдавали с одинаковой страстью, пока не заснули в объятиях друг друга, потные и утомленные, под надзором паука, облюбовавшего мой потолок.

Видимо, патрон встал довольно рано, потому что, когда я вышла в кухню, стол уже был накрыт к завтраку: кофе, молоко, теплые круассаны. Рядом лежала записка, в которой он написал черными чернилами, что плохо спал и решил сегодня вместо работы совершить морскую прогулку на одном из кораблей, совершавших рейсы в шхеры. Часы показывали десять, так что он, должно быть, ушел давно. Видимо, перспектива провести утро со мной больше не привлекала его. Внизу патрон приписал, что будет благодарен, если я устрою пару смертельных случаев по своему выбору, поскольку у него сегодня нет вдохновения. Одеяние и коса стоят в прихожей, сообщал он, но косу можно и не брать — она занимает много места.

Значит, у него нет вдохновения! Типичная отговорка для того, кому лень выполнять свою работу. Магга была права. И Карина Сален — тоже. Хотя какое мне до этого дело? Я порадовалась, что его нет: это давало мне возможность спокойно осуществить мой план. Записка позволяла, скопировав почерк Смерти, написать собственную. К счастью, вещи успокоились. Кастрюли мне больше не подмигивали, а картины не выпрыгивали из рамок. Мои вчерашние лихорадочные скитания по городу сегодня казались галлюцинацией, путешествием Алисы в Зазеркалье.

Я развернула утреннюю газету на странице с объявлениями о смертях — это уже вошло у меня в привычку. И сразу увидела знакомое имя: Густав Шоквист. А рядом Агнес Шоквист. Она умерла через два дня после его смерти. Удивительно, как легко умереть, если ты твердо решил покинуть этот мир. Можно только поражаться силе мысли человека, когда речь идет о желании жить или умереть. Под сообщением было написано, что четверо детей и внуки скорбят по усопшим. Сколько именно внуков, не уточнялось. И стихотворение, но не из стандартного набора, какой есть в каждом похоронном бюро, а специально подобранное родственниками. Речь в нем шла о встречах.

На другой полосе была напечатана статья о жизни Густава и Агнес, подписанная их же фамилией. Я решила, что это сын, которого мы видели в больнице. Текст, дышавший нежностью, больше походил на сказку, чем на статью. Там говорилось, как Густав и Агнес родились, росли, учились, встретились, обручились, поженились. Рассказывалось о их работе и интересах, особенно об интересе к Ближнему Востоку и о высоких идеалах, которые они прививали своим детям. Патрон говорил, что Густав был жадным, но в статье об этом не упоминалось.

Странно, что в газетах всегда пишут о выдающихся людях: революционерах, творческих личностях, лидерах, которые неизменно во всем добивались успеха, вдохновляли других, поддерживали семью, друзей и коллег. Но что, если бы кто-нибудь написал не слишком позитивный некролог: «Кайса такая-то умерла… и должен признаться, никто о ней особо не скорбит. Жадная и злая, она за всю свою жизнь ни про кого не сказала доброго слова. Дома изводила мужа и детей скаредностью. У нее вечно было скверное настроение, а на работе она подлизывалась к начальникам и издевалась над подчиненными. Не питала интереса ни к чему, кроме телевизора, и не имела никаких талантов. Не читала книг, не занималась благотворительностью и не ходила на выборы. Что касается друзей, то раз в пять лет она встречалась с бывшими одноклассницами по пансиону, такими же скучными и лицемерными, как и она сама. Вот почему никто не скорбит о ней. Пусть земля будет ей пухом».

Было бы забавно прочитать такое. Только никто никогда этого не напишет. Из страха перед общественным мнением, недовольством родственников и местью призрака самой Кайсы.

Кстати, о призраках. Интересно, сын Шоквиста написал эту статью сразу после смерти матери или через какое-то время? Мысли мои вернулись к рассказу Смерти об Иисусе и о заключенном между ними договоре, который обрек обоих на вечную жизнь. Трудно поверить в эту фантастическую историю. Дьявол кажется куда более реальным, ведь все мы сталкивались в жизни со злом. Но Иисус, бродящий по улицам и площадям? В своем обычном обличье? И никто ничего не заметил? Переселение душ я еще могу представить, но вечную жизнь в одном и том же теле? Блаженны верующие, которым не нужны доказательства, но я всегда относила себя к разряду сомневающихся. С другой стороны, ведь я поверила в существование Смерти. Может, патрон говорил образно или, как Том, переместил события во времени? В любом случае Иисус не имел ничего общего с моими планами на день, так что не стоило о нем и думать.

Я взяла блокнот, листы которого подозрительно напоминали тот, на котором патрон набросал свою записку. Вышла в прихожую, где, как и указывалось в записке, висело одеяние, и вынула из кармана стеклянный флакон. Осторожно вытащив пробку, я тщательно осмотрела ее и флакон. Они выглядели совершенно обычными: стекло не самого лучшего качества, грубая пробка. Я положила их перед собой на стол, достала купленную вчера черную ручку, окунула ее в чернила и начала тренироваться. Чернила растекались по бумаге, образуя кляксы, но в целом получалось неплохо. Только почерк бы совсем не похож на мой. Он стал размашистым и каким-то властным, что ли. Я писала и писала, пока ручка словно не приросла к руке, а начертание букв стало напоминать почерк Смерти. Его было не так-то легко скопировать: все эти закорючки вокруг «с» и «о», но в конце концов мне удалось изобразить что-то похожее.

Я закатала рукава, села поудобнее и написала почерком Смерти имена Тома и Аннетт на бумажке. Магга не дала мне точных инструкций, что именно надо написать, поэтому пришлось положиться на воображение. К именам я добавила примерную дату рождения, написала «Стокгольм» и номер сотового Тома. На мой взгляд, этих сведений было достаточно, чтобы послание дошло по адресу. Сложив бумажку, я обернула ею пробку, как советовала Магга. Конечно, мне придется снова вытащить пробку, чтобы впустить душу внутрь, но сейчас она легко вошла в горлышко флакона. Тем, кто имеет дело с судьбами людей, порой приятно ощутить свою власть.

Телефонный звонок отвлек мня от этих приготовлений. Я отложила флакон и взяла трубку. Мне больше не надо было бояться телефонных звонков: если это Том — я просто положу трубку. Это был Мартин.

— Эрика, привет! Как ты?

— Хорошо!