Значительную часть стены занимало белое полотно. Очевидно, Нике использовал его как фон для последней съемки. Я уже знала, что его можно поменять на черное. У Никке был целый арсенал различных камер, которые стоили, вероятно, целое состояние. Он одновременно снимал объект с нескольких камер, хотя, как сам признавался, больше всего любил старенький Хассельблад[17].

Патрон с нетерпением ждал начала съемки. Было забавно наблюдать, как у него от волнения подрагивают ноздри, словно у лошади, томящейся в стойле в ожидании скачек. Они с Никке начали живо обсуждать освещение, ракурс и композицию, и я уже в который раз удивилась умению Смерти приспосабливаться к собеседнику. Никке сразу поверил в придуманную нами легенду об актере из Великобритании, совершавшем турне по Европе, и даже не спросил, где и у кого «Джон» раньше снимался. Похоже, ему было абсолютно безразлично, кого он фотографирует: шведа, англичанина или самого черта, лишь бы снимок получился хорошим. Я слышала, как патрон рассуждает о жизни и смерти, чтобы создать подходящую атмосферу для съемки. Все это походило на хвастовство, причем хвастовство напыщенное, ведь излагал он все на английском. Я не люблю хвастовства, но патрону прощаю многое, чего не прощала другим. Видимо, это и есть тайная сущность любви — принимать человека полностью, со всеми его недостатками, прощать ему ошибки, забывать про причиненную им боль, заботиться о нем, хотя об этом не просят. Люблю ли я Смерть? Разве я могу любить его, если всего несколько дней назад считала, что люблю Тома? Кофеварка посмотрела на меня и понимающе подмигнула горящей кнопкой на ручке. Я недоуменно уставилась на нее.

Никке и Смерть подошли к белому экрану: они измеряли расстояние и экспериментировали с освещением. Принесли и поставили стул, потом передвинули его. Никке на ломаном английском похвалил одеяние патрона и сказал, что любит одежду в промежуточной стадии: когда она уже не ткань, но еще не плащ. Не знаю, понял ли патрон его причудливую логику.

— Эрика, можешь подойти на минутку? — Никке опустился на колени и разглядывал черный деревянный стул с закругленной спинкой. Я набралась смелости и встала на край белого полотна, которое закрывало всю стену и половину пола. Никке вскочил, усадил меня на стул и отступил назад.

— Что рассказал тебе Мартин про нашу идею? — спросила я, устраиваясь на стуле поудобнее, поскольку поняла, что меня Никке тоже использует — как статиста.

— Довольно много. — Никке смотрел на меня в объектив камеры. — Он сказал, что речь идет о генетических тестах: их нужно представить зрителю так, чтобы он увидел в них не смерть, а новые возможности. Если тебя интересует мое мнение, я считаю, что это чудовищно. Мои отец и дед умерли от рака, и я не испытываю ни малейшего желания выяснять, что ждет меня в будущем. Но не волнуйся, на моей работе это не отразится. Мне наплевать, как используют ее результат. Меня интересует процесс. Лишние сантименты только мешают в работе. Поверни голову, смотри прямо в камеру… вот так… молодец… правее… выше подбородок… откинь волосы… еще немного. Хорошо!

Я держала голову прямо и смотрела на Никке. Патрон стоял рядом и ободряюще улыбался. Ноги у меня мерзли в тонких колготках, и я пожалела, что надела юбку, а не брюки. Никке вставил пленку и обратился к нам:

— Вот что я придумал. Мы сделаем несколько черно-белых фото, согласитесь, этого требует тема. Я направлю на тебя весь свет, Эрика. Приготовься, он будет слепить глаза. Потом посмотрим, что получится и можно ли сделать из этого фильм. Представь, что у тебя вся жизнь за плечами. Нет, не в том смысле, что ты старая. Это твое будущее стоит позади, а ты не решаешься обернуться. Хочешь и одновременно не хочешь узнать правду. Тебе страшно. Ты нервничаешь, переживаешь. Давай, поэкспериментируй с эмоциями. А вы…

Никке велел патрону встать у меня за спиной. Я ощущала его присутствие, но не оборачивалась, не решаясь сменить позу. Исходящее от него тепло меня успокаивало. Никке снова обратился ко мне:

— Он будет стоять сзади и смотреть на тебя. Не на меня, только на тебя. Ты — его избранница, жертва, ты полностью в его власти, он может делать с тобой все что хочет. Не силой, нет. Представь, что он — твоя судьба. Он мечтает о тебе, жаждет тебя. Но не знает, суждено ли ему заполучить тебя. И он — Смерть. Я понятно объяснил? Объясни ему. Боюсь, моего английского недостаточно.

Я перевела на английский слова Никке, и патрон сосредоточенно выслушал их. Его дыхание ласкало мне волосы.

— А сейчас я хочу, чтобы он положил руку тебе на плечо… Put your hand on her shoulder. Очень легко, едва касаясь… light… light… А ты, Эрика, подними руку так, чтобы кончики ваших пальцев чуть соприкасались… нет, не эту руку, другую, словно ты крестишься… вот так… молодец. Начинаю!

Никке щелкал затвором, то и дело давая указания и подбадривая нас, чтобы мы расслабились и выглядели как можно более естественно. Рука патрона лежала у меня на плече. Его близость вселяла уверенность. По указанию Никке я попыталась передать всю гамму ощущений — от глубокого отчаяния до радостного предвкушения. Патрон тоже получал указания. Он вставал то правее, то левее, и только его рука оставалась на моем плече, как некая константа, на которой все держится и где таится ключ к моему будущему. Никке дал нам передохнуть, пока менял пленку, но делал это очень быстро, чтобы не нарушить атмосферу.

Потом он снова уставился в объектив, а мы с патроном заняли свои места. Патрон прерывисто дышал, и я заметила, что мое дыхание тоже участилось. Рука, лежащая на моем плече, вдруг показалась невыносимо тяжелой. Меня бросило в жар. Возникло ощущение, что под ногами разверзается бездна, и меня затягивает в нее.

Пальцы до боли сжали мое плечо. Но это не пальцы больно впивались в мое плечо, вдруг поняла я, а кости. Как у скелета. Я похолодела. В ноздри ударил запах гниения, пожухлых листьев, мертвых цветов, птичьих трупов на скалах. Я попыталась обернуться, но костлявые пальцы вжимали меня в стул, не давая шевельнуться. Что-то нагнулось к моему уху и прошептало: «И протрубит третий ангел, и последние станут первыми».

Я вскочила, опрокинув стул, и обернулась. На мгновение я увидела существо, стоящее сзади меня, в его истинном обличье — желтый полусгнивший скелет в черных лохмотьях и капюшоне, скрывающем череп. В глазницах копошились черви, а вместо рта зияла дыра, окруженная почерневшими зубами. У меня все поплыло перед глазами. Я сделала шаг назад, споткнулась о стул и рухнула на белое полотно, закрывая глаза руками.

Казалось, земля перестала вращаться. Потом они оба опустились на колени возле меня — Никке и Смерть. Они пытались привести меня в чувство, хлопая по щекам. Патрон поддерживал мою голову, а Никке поднес к губам стакан воды. Я сделала глоток, переводя взгляд с одного на другого. Они выглядели, как и прежде: Никке — с убранными в хвост волосами и тревогой в сине-лиловых глазах и Смерть — с серьезным выражением лица и нежностью в серо-зеленых.

— Что произошло? — спросила я, садясь и поднося руки к вискам.

— Это тебя надо спросить! Я снимал, все шло, как надо, ты сидишь спокойно, Джон за твоей спиной, и у тебя в глазах искреннее удивление — мечта любого фотографа, и тут ты вдруг вскакиваешь, как ужаленная…

Патрон молча погладил меня по волосам и помог подняться на ноги.