Вчера у меня была изумительная прогулка в компании дочерей. Началось все не так, как задумывали. Я чувствовал себя неважно. Все было как-то ни шатко ни валко, и все мы чувствовали себя усталыми и напряженными, но стоило только выехать из Лондона, как все изменилось.
Мы проехали там, где я проводил время, будучи мальчишкой. Одно памятное место сменяло другое. Мы побывали около моей школы, около дома, где я провел детство, там, где я играл в футбол, где занимался спортом.
Наш дом стоял на канале, и я помню, какими живописными были его берега. Вчера, во время нашей прогулки, канал был так же красив.
Мы посетили могилы моих родителей, и я сказал Джорджии и Грейс (как я говорил им уже много раз), что и сейчас не проходит дня, чтобы я не тосковал по ним.
Каждое место, куда мы заглядывали, придавало энергии нашей прогулке, и к ее концу мы пребывали в полной эйфории. Чувство радости объединило всю нашу семью, и на прощанье Джорджия сказала: «Это был самый прекрасный день».
И это после пары дней, которые дались мне очень тяжело. В нашей прогулке было нечто особенное, что оказалось бы невозможным, не поднимись ставка так высоко. Наше общее чувство счастья вряд ли посетило бы нас, если бы мы не знали, что моя смерть совсем близко.
Мои дочери знали, что мне пришла пора умирать, да и я это знал. В такой ситуации мы вместе решили совершить нечто сложное и рискованное – как это совместное путешествие в мое прошлое.
Смерть придает смысл жизни, и знание, что тебе суждено умереть, наделяет тебя уверенностью, что в твоей жизни есть смысл. Если смерть где-то рядом, человек обретает способность чувствовать абсолютную насыщенность жизни. Жизнь становится драгоценной, и не просто потому, что ее осталось так мало, а потому, что ее природа становится более текучей, многогранной, активной. Такое ощущение, что даже в воздухе, наполняющем эту комнату, появилось больше молекул и они стали двигаться быстрее.
Смерть настигнет каждого, но сейчас она пришла ко мне.
Прошло еще несколько дней. Мы снова катались по пригородам, радуясь природе и единению нашей семьи. Так я и задумывал, готовясь к следующему циклу химиотерапии. После этого уик-энда я заметил, что у меня возникли проблемы с дыханием. Мне стало трудно подниматься по лестнице и совершать активные движения, началась одышка.
Ничего не предпринимая по этому поводу, мы дождались вторника, поскольку именно в этот день должен был начаться следующий цикл химии. Врачи посмотрели на меня и сразу вместо химии направили на новый цикл диагностики. Меня ждали анализы крови и рентген.
Результат был вполне ясен. Уровень инфекции в легких дошел до опасной черты, сопровождаясь обширным воспалением. Вот отчего мне стало трудно дышать. Всем было ясно, что на этот раз мое тело уже наверняка не справится со всеми нагрузками, которые будут сопутствовать лечению.
В четверг 3 ноября меня навестил Дэвид Каннингем, оставив всю свою свиту за дверьми, и мы беседовали наедине. Он сказал, что, на его взгляд, лечение, и в частности стероиды, которые мне давали последнее время, не приносят желаемого результата. Какие-то показатели моей крови удовлетворительны, но отнюдь не все.
Я спросил его, каков самый пессимистичный прогноз.
Три-четыре дня, ответил он.
А самый оптимистичный?
Три-четыре недели.
Когда-то самым большим потрясением для меня было уведомление, что мне осталось жить три-четыре месяца. Теперь же объявление нового графика, согласно которому я умру через три дня, стало еще одним квантовым скачком на новый энергетический уровень.
Выслушивая все прежние диагнозы, я не был уверен, что точно знаю свое будущее. На этот раз было уже по-другому. Я знал, что меня ждет.
Я сделаю все, чтобы остаться честным перед лицом смерти. Я постараюсь со всей ясностью увидеть ее важность и рассказать о ней тем, кто идет моим путем.