Это место и правда действовало как-то по-особому. Но Рокетт ходил на все службы с детства, и раньше никогда такого не было. А теперь стало. В этих кадилах дымят не привычные благовония, а что-то похожее по запаху, но другое. И действующее совсем по-другому. Он чуть-чуть не совершил настоящего, а не надуманного греха, а ведь другие совершают. Выходят, отпихивая друг друга локтями — и исступленно выкрикивают слова Первой молитвы, а потом, поцеловав сапог отца Маркиана, начинали каяться. Кто-то кричал что-то о своей матери, кто-то о муже, кто-то о сыне или бабушке, «заставшей времена последнего процесса против язычников и наверняка состоявшей в их банде». Разумеется, свои грехи тоже приплетали. Отец Маркиан внимательно слушал, а сидящие на балконе под самым куполом три молоденьких служки по очереди записывали. Наверняка эти записи так или иначе попадают на стол к коменданту — а уж там превращаются в «информацию агентурной разведки» или «божьи озарения» — Рокетт, не знал, во что именно.

«Но ведь каждый хоть раз в жизни говорил подобное! — подумал Рокетт. — Как же тогда всех не пересажали?» Но ведь многоопытные темесцы наверняка способны отличить пьяную болтовню от заговора или секты скрытых язычников. А почему тогда никто ничего не заметил и не понял? Это-то как раз понятно: он и сам не помнит, что было до того, как Аон толкнул его локтем в бок, только побаливает голова. Что, если в это время… Рокетт поежился. Но ведь «проснулся» он, мог бы проснуться и кто-то другой! Почему это не всплыло? И кто позволил творить такое беззаконие, да еще прикрываясь именем Единого?!

Надо же, кто-то оказался менее сообразительным. Высокая, красивая женщина встала, ее лицо пылало гневом.

— А кому поклоняетесь вы, обличающий язычников? — спросила она громко, на весь зал. Парочка одурманенных вперились в нее невидящими взглядами, наверное, ее голос показался им гласом коварного демона, может, той самой демоницы Исмины. — Кто приказал вам травить верующих всякой дрянью?

Но Маркиан уже оценил ситуацию. Честно говоря, Рокетт ожидал появления мордоворотов из церковной охраны — двое таких, держа наперевес мушкеты с примкнутыми штыками, стерегут вход. Но все оказалось куда интереснее.

— Бейте отступницу, богохульницу, демонице Исмине служащую! — указав на женщину, крикнул Маркиан.

Один из коленопреклоненных схватил женщину за ногу.

— Отстань! — отпихнула она его. Но десятки рук ухватили ее за одежду, волосы, руки, а какой-то здоровяк с красным носом алкоголика с размаху ударил ее в лицо. Рокетт и сам едва боролся со жгучим желанием нанести по отступнице хоть один удар, а ведь он знал, что это действие дурманящего дыма. Из разбитой губы женщины брызнула кровь, осознав свою судьбу, она закричала — но ее уже повалили. Вскоре крик оборвался, в дымном полумраке слышались лишь глухие звуки ударов, потом какой-то мокрый хруст и хлюпанье.

Рокетт нашел в себе силы не заорать от ужаса, не броситься из страшного места прочь. После расправы появились служки в безликих балахонах. Они накрыли мешковиной, погрузили на носилки и вынесли то, что осталось от смутьянки. «И ведь никто не вспомнит, зуб даю!» — зло подумал Рокетт. Будто живое, упорное существо, дурманящий дым после первого отпора не отступился. Даже у самого пола он кружил голову, путал мысли, а мерно звучащий голос Маркиана обретал убедительность пушечного залпа в упор. С огромным усилием Рокетт заставил себя не слушать этот повелительный, металлический, не терпящий и тени неповиновения голос. Голову ломило, болела отдавленная Аоном рука, и все меньше оставалось сил, чтобы сопротивляться дурману и не броситься каяться. Но встать — значило умереть… или предать близких, что еще хуже, и Рокетт крепился.

Крепился, когда служки снова и снова проносили кадила мимо толпы, когда все новые и новые «грешники» каялись, подводя под топор и костер себя и близких. Даже когда вышел Дорстаг, долго и красочно описывал, как грешила служанка его отца, Мелина, когда спала с ним до свадьбы, и при этом называла его «своим Аргелебом», и себя — «его Исминой». И еще звала посетить развалины Хра… языческого капища на мысу Криата Эрхавенского, что, как известно, еще оным Криатом и запрещено. А еще она говорила, что Эрхавен должен отложиться от Темесы и звала присоединиться к людям, которые знают, как это сделать и восстановить власть старых Богов, а против Темесы можно призвать на помощь полки Империи Ствангар.

— К сожалению, — говорил Дорстаг, — она на базаре, потом наверняка будет развлекаться на празднике. Но утром вернется. У нее слепая мать, ей надо ее кормить. Советую наведаться туда перед рассветом.

Досталось и самому Рокетту, и Аону — конечно, их прегрешения не ли ни в какое сравнение с преступлениями Нарамис. Рокетт не знал Нарамис, но слова Дорстага вызвали лютую ярость. Тот, конечно, тоже наглотался ядовитого дыма, но Рокетт знал: Дорстаг мог бы так поступить и на трезвую голову — другое дело, в тайне ото всех. Увы, спасти, предупредить эту Мелинане удастся. Но если он останется в живых, можно будет сделать что-нибудь, чтобы жизнь этой гнуси медом не казалась. Например, то же самое. И пусть объясняется с темесцами, как может…

Рокетт не заметил, как служба закончилась. Сначала по невидимым воздуховодам улетучился дурманящий дым, поднялись с колен прихожане. У них побаливала голова, что вполне получалось списать на дым благовоний и духоту — но ничего особенного никто не помнил. Двое избивавших женщину с удивлением обнаружили на костяшках пальцев кровь. Но Маркиан предусмотрел и это:

— Деяния каждого из вас взвесил Единый на весах Истины. И самых преданных, готовых обагрить руки кровью демона, наградит он особо. Вы же, остальные, должны равняться на достойных сынов Церкви Единого-и-Единственного. Поздравляю вас всех с окончанием зимнего поста, и счастливого вам Святого Валианда!

Толпа потянулась к выходу. Рокетт встал, с наслаждением потянулся, вдыхая полной грудью свежий, не отравленный дурманом воздух. Ядовитая дрянь напоминала о себе тяжелой головной болью, режущим расширившиеся зрачки слезящихся глаз солнцем. Поначалу Рокетта едва не стошнило. Но свежий морской бриз выдул из головы остатки дурмана, глаза постепенно привыкли к яркому свету, и только теперь Леруа ощутил, что вышел из страшной церкви живым. Истинная вера? Да развалины того самого «языческого капища» далеко за собором уже не казались такими жуткими. В чем бы ни обвиняли жриц Исмины, только не в отравлении прихожан. Даже голова стала болеть поменьше. Как-то померкли, отошли на задний план мысли о мести Дорстагу ради какой-то незнакомой служанки. В конце концов, сегодня же праздник, а он молод и в кармане от немного бренчит. Почему бы не отметить праздник достойно? Он ведь не каждый день бывает…

Иное дело, Рокетта больше на аркане не затащишь на церковную службу. Ищите дураков в другом месте.