— Да, за многие годы я провел немало счастливых часов в этом театре. И искренне сожалею о том, что принес вам горькую весть.

— Какую весть?

— Мистер Кэллоуэй, я вынужден сообщить, что ваша «Двенадцатая ночь» будет последней постановкой «Элизиума».

Несмотря на то что известие не было неожиданным, оно оказалось болезненным Выражение лица Кэллоуэя не укрылось от внимания его гостя.

— Ах… так вы не знали. Стало быть, здесь предпочитают держать артистов в неведении? Служители Аполлона никогда не отказывают себе в таком удовольствии. Месть уязвленного бухгалтера.

— Хаммерсмит, — пробормотал Кэллоуэй.

— Хаммерсмит.

— Ублюдок.

— Его племени нельзя доверять. Вижу, вам не нужно объяснять это.

— Вы думаете, театр закроют?

— Увы, не сомневаюсь. Если бы он мог, то закрыл бы «Элизиум» завтра же.

— Но почему? Я поставил Стоппарда, Теннесси Уильямса — их всегда играют в хороших театрах. Зачем же закрывать? Какой смысл?

— Боюсь, исключительно финансовый. Если бы вы, подобно Хаммерсмиту, мыслили цифрами, вы бы поняли — это вопрос элементарной арифметики. «Элизиум» стареет. Мы стареем Мы вымираем. Нас ждет одинаковая участь: закрыть дверь с той стороны и уйти.

«Уйти» — в его голосе появились мелодраматические оттенки. Он как будто собирался перейти на шепот.

— Откуда у вас эти сведения?

— Я много лет был всей душой предан «Элизиуму» и, расставшись с ним, стал — как бы это сказать? — чаще прикладывать ухо к земле. Увы, в наши времена трудно повторить успех, который видела эта сцена…

Он ненадолго умолк. Казалось, задумался о чем-то.

Затем вернулся к прежнему деловому тону:

— Этот театр скоро умрет, мистер Кэллоуэй. Вы будете присутствовать на погребении. Вы ни в чем не виноваты, но я чувствую… что должен предупредить вас.

— Благодарю. Постараюсь оценить. Скажите, вы были актером, да?