Среда, 23-е. Кино:
Пятница 25-е. В 17 ч. баскский язык с Мартине у него дома в
Вторник, 29-е. Начинаются мои еженедельные занятия на
Кино во дворце Шайо:
Из письма от 6 февраля 1957 года: « <…> Хоть у меня и отнюдь нет фаталистического предчувствия большого падения после такого подъема, но все-таки есть даже что-то грустное в этом ощущении апогея жизни, этой почти уверенности, что дальше не может быть так же хорошо».
В конце курса все студенты должны были сдавать экзамены по общему языкознанию. О результатах Зализняк пишет домой 6 июля 1957 года: «Конечный результат (после трех экзаменов, каждый из которых представляет собой тур, то есть дает определенный отсев) — 7 аттестатов с отличием (в каковом числе и я), 17 аттестатов так наз. „assez bien“ (в общем, „прилично“), 10 просто аттестатов и 67 провалов».
«Болезни нет, старости нет, смерти нет, жестокости нет, реальности нет»
— Зале подарили на день рождения наш отечественный первый, по-моему, узкопленочный киноаппарат, — вспоминает Леонид Никольский. — Папа, скорее всего, подарил. Это уже было после второго курса, где-то в 1956 году. Заля еще не уехал во Францию. Началось послабление и вообще вот это все немножко… И мы начали снимать все наше хозяйство, причем фильм сейчас смотришь — я там в качестве режиссера, и единственное мое участие, на самом деле — это в самом таком примитивном духе гусарство. Вот мы собрались, выпили, закусили, читали стихи и пели песни. Все практически. Вот как мы собираемся, об этом как бы фильм. Потом Заля уехал.
В Париже Зализняк записывает в дневнике:
Пятница, 5 апреля [1957 года]. Узнав, что я помышляю о кинокамере, мой соученик Гранер объясняет мне, что тогда я должен поехать в маленький магазинчик на
Суббота, 6-е. Гранер теперь уже сам везет меня на
Из письма маме от 7 мая 1957 года: «В субботу перед Пасхой отправился в Ниццу и провел там целый день с фото- и киноаппаратом. Это, по-видимому, самое яркое впечатление всех моих каникул. <…> Я сразу же забрался в „старый город“ и не вылезал оттуда почти до вечера — узкие улички со свешивающимся из окна бельем, сотни мелких лавчонок. Каждая зазывает, едва ли не хватает за полу, улицы, поднимающиеся ступеньками куда-то далеко вверх, обгорелые южные лица людей, женщины в черном с огромными жбанами белья на голове — все это такие ожившие кадры из итальянского neorealismo, что у меня от волнения дрожали руки, и уж не помню, как я там ставил выдержки и диафрагмы. Потом оказалось, что я извел за один день три пленки».
ААЗ после возвращения из Парижа, 1957 год.
Галстук и шарик с изображением ААЗ сделаны Адольфом Овчинниковым.
Среда, 26-е июня [1957]. Вечером начал монтировать свои фильмы (черно-белые). Дело оказалось невероятно захватывающее.
27-е. Взял у Гранера проектор и впервые увидел на экране свои смонтированные начерно фильмы.
— Когда Заля вернулся, — продолжает Леонид Никольский, — к этому времени уже наши дома снесли, где-то уже 1959 год; дома снесли, и мы поняли, что это реликвия, что это ценное, нужно бы это все в фильм. И мы начали быстро доснимать фактуру. А он, по-моему, если не ошибаюсь, привез еще с собой уже оттуда киноаппарат французский. Поскольку не было никакого сценария, он не был никогда написан, просто на ходу что-то фантазировали, что в голову придет. Заля был оператором. Единственным талантливым исполнителем был Мишка Рачек. Это абсолютный был российский Бельмондо.
Мы с Сашкой Энгелем дуэтом пели там почему-то. Гелескул посмотрел наш фильм, остался неудовлетворенным, естественно, потому что это все было абсолютно подростковое такое, а он уже чувствовал в себе некий профессионализм. Он посмотрел, и — появились гелескуловские надписи, которые как-то оправдали и придали видимость сюжета, некоего смысла всему этому. Так что наполнил смыслом ленту эту Гелескул. Этот фильм у каждого из нас есть на кассете.
Владимир Тихомиров: В конце 1950-х я сказал Колмогорову, что есть такой замечательный совершенно мальчик, Андрей Зализняк, который был в Париже. А Андрей Николаевич очень любил Париж. Он говорит: «Пригласите его к нам. Ко мне». И я позвал Андрея на дачу в Комаровке. Андрей Николаевич спросил Андрея: «А что слушают из музыки в Париже?» — он ожидал, что это будет Куперен. Андрей сказал — Равеля. Это было невпопад в том смысле, что, конечно, Равель был для Андрея Николаевича такой проходной пункт. Ну, еще Малер туда-сюда! Видно было, что Колмогоров несколько разочарован. Но он установил, что Зализняк — человек, у которого есть будущее.
