— Пойдем ко мне, Мадлен, — сказала она по-русски.

— Сейчас не могу, — так же по-русски ответила девочка. — Мне надо подождать отца.

Мадлен часто бывала у Марии. Она любила возиться с ее малышами, особенно нравилось ей купать их, тереть их розовые спинки, слушать их веселый писк.

О чем бы они с Марией ни заводили разговора: о погоде, о повышении цен на картофель или о взрыве атомной бомбы в штате Невада, бабушка обязательно находила повод ввернуть несколько слов о своем доме.

Мария называла ее «недорезанной буржуйкой» и после разговора с ней еще больше тосковала по родине. Она не знала, живы ли ее отец, мать и сестра. Мария писала в Одессу по старому адресу, в тот дом, где прошло ее детство, но ответа не получила.

С Мадлен Мария отводила душу, ведь та была единственным человеком, с которым она могла поговорить по-русски. И Мадлен тщательно оберегала от бабушки свои отношения с Марией…

Мадам Дюбуа не терпела, когда они при ней начинали разговаривать по-русски.

— Слушайте, вы! — крикнула она. — Перестаньте трещать на своем тарабарском языке или я заявлю в полицию о новом заговоре русских!

Мария засмеялась, подтолкнула Мадлен вперед, помахала мадам Дюбуа рукой, и они вышли из лавки.

— Приходи вечерком! — сказала она Мадлен. — Сегодня я купаю ребят!..

— Обязательно приду! — пообещала Мадлен.

Когда Мария скрылась в воротах, она прижалась к выступу стены и стала смотреть вдоль улицы, по которой двигался поток машин. Из всех одинаковых, как десять тысяч близнецов, такси ее наметанный глаз тотчас узнавал машину отца, как только она появлялась вдали.

День был серый и дождливый. В такой день дома кажутся особенно темными, а улицы безрадостными.

Худенькая, в голубом, туго подпоясанном плаще, Мадлен, несмотря на свои двенадцать лет, казалась совсем малышкой. Ее тонкие ножки зябли на ветру. Ей давно бы пора пойти домой. Ведь, вернувшись, отец сразу поднимется наверх. Но на это уйдет несколько минут, а Мадлен не хочет их терять. Она должна узнать все как можно скорее. Она волнуется. Сегодня в школе она была так невнимательна, что учительница, мадам Жозетт, обычно добродушная и снисходительная, сделала ей замечание.

…Вдруг Мадлен сорвалась с места и побежала вдоль тротуара навстречу тормозящей машине.

Сквозь залитое дождем ветровое стекло на нее глядело размытое, в водяных струях, лицо отца. Мадлен показалось, что он смотрит на нее с улыбкой.

Вот хлопнула дверца. И отец уже стоит на тротуаре, высокий, сумрачный, в своей серой куртке и форменной фуражке шофера. Но обычной улыбки, которой он всегда встречает Мадлен, нет на его лице. Мадлен понимает — дело плохо, очень плохо.

Отец обнимает ее за плечи, и они идут рядом к своему дому.

— Ты что-нибудь узнал? — спрашивает Мадлен.

— Нет, ничего! — отвечает отец.