Оказалось, что нет, но вот-вот. Какое интересное всё же это наречие «вот-вот», как хочешь – так и понимай.

– Послушай, ты как-то говорила, помнится, что у мамы в поклонниках ходил один упрямый светлый.

– Ты про оборотня? Помню.

– Что именно помнишь? Ты его сама во второй ипостаси видела?

От ответа Алевтины зависело сейчас то, насколько тупиковой окажется эта ветвь расследования. С самого завтрака Лент только и думал о том, почему дыра – а она была! – зияла не в месте перехода Аньки-кикиморы за Черту, а в селе Великом, если судить по направлению, указанному мавкой. Значит, светлая может открывать проход, где хочет? А почему захотела там? И что ещё она может такого после похода за Черту? Может, она и волком оборачиваться научилась? Облезлым таким, вонючим… Поэтому Лент и позвонил Алевтине первой.

– Видела, – сказала она, – разок.

Повезло.

– Рассказывай. Всё что помнишь. Любые подробности, даже смешные и напрямую несвязанные.

Трубка замолчала, но ненадолго. Алевтина вспоминала. В принципе, от её хорошей памяти выигрывало только время. Всё, что она вспомнит сейчас, он сможет использовать в своих умозаключениях немедленно. А то, чего не вспомнит, из её памяти всегда сможет извлечь Савила. Для этого им придётся встретится, то есть задержка неминуема, но информацию Лент всё равно получит.

– Такого цирка не забудешь, разве что мелочи какие. Если хочешь с подробностями, то начну по порядку. Звали его Николаем, и собой он был хорош…

– Это можно опустить, – обсуждать пассий своей матушки Лент считал непристойным. – Давай сразу к обороту. Как он это инициировал, сколько удерживал форму, как при этом выглядел. Поняла?

– Поняла. Инициировал театрально. Но и ты пойми – Верочка иначе бы не оценила. Помню, он сильно переигрывал. Сначала надел на шею цепь. Потом шептал что-то бессмысленное, я даже хотела выйти, до того было смешно, но Верочка меня удержала: смотри, мол, не пожалеешь. Потом начертил на полу фигуры – не наклонялся, просто водил на расстоянии вытянутой рукой. Потом встал на четвереньки, и перед глазами всё поплыло. Я подумала, что морок, но руны молчали, а ты мои руны знаешь.

Лент знал. Не было в зелёном клане лучшего мастера рунописи, чем Алевтина.

– Ну вот, собственно, и всё, Лентушка. Как он менял форму, не скажу. Как-то сразу. Раз – и волк. Кости не трещали, кожа не выворачивалась. А потом раз – и снова человек. И снова на четвереньках, и опять всё плывёт.

– Долго он волком оставался?

– Да пару минут всего. Он Верочке руку с дуру лизнул, она его и оттолкнула. Вот он сразу и обратился. Извинялся после битый час, но я уже не слушала, поблагодарила за представление и пошла по своим делам. Кстати, у меня скоро сеанс.

Она произнесла это слово настолько умилительно: «сэанс», что Лент невольно улыбнулся. Алевтина ужасно скучала по своему ремеслу. Рунопись – рунописью, но основным времяпрепровождением кормилицы в Москве всегда было гадание. И клиентов у неё было пруд пруди – просто так не попадёшь, только по записи. В Лондоне же, по части карточных дел, Алевтине остался только вист с английской соседкой, которую альтернативное предназначение карт не занимало, и Алевтина скучала.

– Поздравляю! Ты напала на след местного рынка сбыта?

Ответом стал немного смущенный смешок.

– Да, спросила в «Калинке»...